Европолис - [65]

Он даже не пошел домой ночевать, а прямо отправился на почтовый пароход. Утром, на рассвете, он опять уплывет в Галац.

Всю ночь Делиу привел один на палубе за двумя бутылками: в одной была мятная настойка, в другой мастика. Ему больше нравился цвет, чем вкус. Он пил попеременно, то зеленую как изумруд настойку, то опалово-белую мастику, чтобы забыться, избавиться от когтей, раздирающих его мозг. Он убивал сознание цветной отравой, которая опьяняла его, удерживая где-то между сном и бодрствованием.

* * *

Нельзя сказать, что Пенелопу любили или уважали, но народу на ее похороны собралось много. Греческая колония была весьма многочисленной.

Отчаянный поступок и трагический конец подняли ее в глазах жителей окраины. Общественное мнение восхищалось ею. Все ее жалели, все несли ей свои слезы и цветы. Самоубийство этой женщины было воспринято как героический, величественный поступок, хотя никто точно не знал ни причин его, ни обстоятельств. Были только разговоры по поводу религиозного обряда.

Православный священник не имеет права отпевать самоубийц.

Греческий консул, как и всегда, сумел найти необходимые, солидные аргументы.

— Эта женщина, добрая и набожная христианка, которая делала пожертвования и для церкви и для школы, была найдена утонувшей. Но кто может знать, сама ли она бросилась в воду, другие ли толкнули ее, или она упала случайно? В отношении повесившегося никаких сомнений быть не может, если его находят в петле, а в отношении утонувшего нельзя утверждать, что он не явился жертвой несчастного случая.

Хотя никто не сомневался в том, что это самоубийство, однако организовался как бы молчаливый заговор против церкви, чтобы представить совершившееся как несчастный случай.

Стамати удалось раздобыть в долг денег, чтобы покрыть расходы на похороны по самому высшему разряду. Тщетно пытался Логаридис удержать его от бесполезных расходов.

— Я слишком ее любил, чтобы не сделать все, что возможно, ради нее, — отвечал Стамати, готовый на любые жертвы.

Он настоял на том, чтобы везде был белый траур. В белом был церковный хор, дети греческой школы, венки были увиты белыми лентами…

Сам Стамати был окончательно подавлен. Он ни на что не обращал внимания и еле передвигал ноги.

Логаридис с помощью Ахилла руководил печальной церемонией.

Нику Политик, весь в черном, старался держаться строго, с достоинством, однако все время дергался: ему мешал большой флакон «адиколона», который он взял с собой, чтобы приводить в чувство жену, если ей станет плохо.

Толстая, астматическая Олимпия еле двигалась, проливая горячие слезы по свояченице Пенелопе, которую терпеть не могла при жизни и называла за глаза не иначе как ведьмой.

Любопытные, как всегда, женщины старались протискаться к гробу, чтобы посмотреть на утопленницу, но ее распухшее, обезображенное лицо было закрыто шелковым покрывалом.

Американец с дочерью шли в самом конце процессии. Вокруг них образовалась пустота. Одни избегали их, другие украдкой бросали на них злобные взгляды. Никто не знал точно, что именно произошло в доме Стамати, известно было только, что американец покинул его. По этому поводу делались всякие предположения, ходили слухи, высказывались туманные подозрения… «Что-то там произошло… Не будет просто так, ни с того ни с сего, женщина убивать себя… Там есть какая-то страшная тайна…»

И вина опять-таки перекладывалась на американца, который как дурное предзнаменование сошел на берег Сулины, и с тех пор пошли одни несчастья.

Эвантия, исхудавшая, больная, с ужасом приняла известие о самоубийстве Пенелопы. Несмотря на то, что она не могла вообразить, какая связь может существовать между всем случившимся, не могла толком понять, насколько она виновата в отчаянном поступке Пенелопы, Эвантия жестоко корила себя. Страдая от угрызений совести, она взяла на себя неведомую вину за случившееся несчастье.

Девушка совершенно искренне считала себя осужденной, изгнанницей на всю жизнь, и непримиримая ненависть к Делиу все росла и росла в ней.

Она искала его глазами среди толпы, но нигде не видела.

На узкой полоске земли между морем и болотом находилось морское кладбище. В этот осенний день оно казалось особенно унылым и безутешным. Деревья стояли голые, дорожки были засыпаны листьями, кресты клонились в разные стороны, и из раскисшей земли на поверхность вылезали кости.

…И свежая черная могила приняла навеки в лоно свое тело, которое море отказалось принять, выбросив его на берег.

* * *

На следующий день после похорон Стамати вошел в другие расходы. Он распорядился выкрасить комнату Пенелопы в черный цвет. Над монументальной кроватью красного дерева с оранжевым бархатным пологом он повесил ее портрет в натуральную величину, а в углу под стекло положил прядь черных волос.

Под иконой пресвятой девы была повешена серебряная лампада и с благочестием устроен скромный иконостас.

Когда Стамати спрашивали, зачем он окрасил комнату в черный цвет, он ничего не объяснял, а отвечал неопределенно: «Это моя идея».

Каждый день он ходил на кладбище. Своими руками посадил на могиле Пенелопы две пинии и кусты вьющихся роз, предполагая устроить зеленую беседку и установить каменную скамью.