Европолис - [37]

Было уже поздно, а американец с дочерью все не появлялся. Всем собравшимся не терпелось на них посмотреть. Это был самый сенсационный номер во всей программе вечера.

Самые различные слухи передавались шепотом по углам. «Придет или не придет американец?» Хозяйка бала была озабочена — нарушались все ее планы. Нервничая и уже теряя терпение, она подала знак греческому консулу.

Это возымело свое действие. Через несколько минут в дверях появился консул под руку с Эвантией. Следом за ними шел американец с Пенелопой.

Их появление произвело сенсацию.

Изящная Эвантия была одета с большим вкусом. На ней было простое шелковое платье красного цвета, который чудесно гармонировал с ее смуглой кожей.

Ее отец был одет в серый костюм.

— Подумать только, у него нет черного костюма! — сказал кто то шутливо.

— Смейся, смейся… Разве возможно, чтобы такой человек, как он, вернувшийся из Америки, да не имел черного костюма?

— Все американцы большие оригиналы. Они нарочно не соблюдают ни этикета, ни правил, — отозвался один из офицеров, которому довелось попутешествовать по белу свету.

— Когда нас принимал однажды на каком-то конгрессе сам президент республики, все, кто был в Белом доме, были одеты в туристские костюмы.

Американец, после того как был представлен и раскланялся со всеми, занял место среди избранного кружка между адмиралом и резидентом Европейской комиссии.

Вес с восхищением глядели на Эвантию. Она танцевала так, словно плыла по воздуху. Каждое ее движение было исполнено непосредственности. Мужчины не спускали с нее глаз, провозгласив ее единодушно королевой бала. Женщины щурили глаза и присматривались к ней с острым любопытством, пытаясь скрыть свою зависть разными репликами, произносимыми вполголоса.

— Какая миленькая! — говорила одна.

— Она привлекательна, даже пикантна, эта негритяночка, — вторила другая.

— И что такого в этой черномазой чертовке? Почему все мужчины пялят на нее глаза? — спрашивала какая-то строгая дама, укрывшись за огромным веером.

— А за порядочными девушками никто даже не ухаживает, — раздраженно заметила другая матрона, бледная от пудры и негодования.

Музыка смолкла, наступил перерыв. Эвантия, выглядевшая столь привлекательно в красном платье, излучала особое женское очарование. Мужчины невольно подпадали под влияние ее чар и превращались в сателлитов.

Все офицеры в белом просто осаждали ее. Все гражданские в черном не сводили с нее глаз.

— Маковый цветок среди букета белых лилий! — не без сарказма сделал романтическое сравнение доктор, щуря свои близорукие глаза.

— Благородное экзотическое растение, — добавил Минку, восхищаясь грациозной фигурой девушки.

— Очаровательное сочетание изящества, хрупкости и какого-то особого жизненного трепета… Соединение каких-то редчайших качеств, — продолжал бормотать доктор, рассматривая ее, словно странное существо, попавшее под стекло микроскопа.

В зале слышался разговор на всех языках, но как дипломатический язык преобладал французский, на котором говорили со всеми видами восточных акцентов.

Эвридика Сарис, вдова пароходного агента, полная брюнетка, еще хранившая остатки былой красоты и державшаяся прямо, по-военному, несколько раз пересекала зал и все время меняла места, стараясь попасться на глаза американцу.

— Что-то она задумала! — шепотом перемолвились две подруги, наблюдая за ее маневрами.

— Посмотри, как она строит ему глазки! Ну, прямо ни стыда, ни совести! И это в ее возрасте… Просто ест его глазами… Уж она-то его выследит и опутает… Она-то сумеет улучить удобный момент.

Справа от окна, через которое многочисленные зеваки, расплющив свои носы о стекло, глазели на происходящее в зале, греческий консул с серьезным видом что-то диктовал какому-то юноше, делавшему пометки в записной книжке.

Жак Мэгурэ, долговязый юнец в зеленоватом сюртуке, с пышной, живописно взлохмаченной рыжей шевелюрой, был репортером одной из брэильских газет, которая имела подписчиков даже в столице. Он специально приехал, чтобы получить интервью, биографические данные и фотографию американца.

— Коллега! Коллега! — раздался резкий женский голос среди небольшой группы офицеров, и от нее отделилась какая-то черная фигура непонятного на первый взгляд пола.

Эксцентричная и несколько загадочная, мадемуазель Пампи Фотис производила странное впечатление. «Кто это, юноша или девушка?» — невольно спрашивал каждый, увидев ее впервые. Мужская голова, матовый оттенок кожи, прическа под мальчика. Бархатный жакет мужского покроя, никаких признаков груди и бедер, руки глубоко засунуты в карманы, в уголке рта сигарета, дым выпускает через ноздри — всем своим видом она напоминала шалопая-гимназиста.

Среди офицеров, с которыми она довольно равнодушно флиртовала, ее называли Паликараки.

Злые языки распространяли шепотом на ее счет кучу всяких гнусностей. Но она, будучи полностью эмансипированной, не обращала никакого внимания на общественное мнение. Левантинка по происхождению, она говорила и писала на шести языках.

Родилась она в столице Турции, занималась журналистикой в Греции, а жила большей частью у родственников в различных румынских портах по Дунаю.