Европолис - [30]

Доктор был весьма интересным и в своем роде исключительным человеком. Сухой, жилистый, совершенно лысый, он носил реденькую рыжую бородку. Из-под выпуклого сократовского лба глядели светло-голубые, словно выцветшие, глаза.

Он окончил медицинский факультет довольно поздно, когда некоторые из его коллег уже стали профессорами.

Пользуясь авторитетом и престижем студента-ветерана, он в свое время неоднократно возглавлял студенческое движение и провел несколько забастовок, вызвавших большой шум.

Позднее, когда он уже получил диплом и должен был отбывать воинскую повинность, военное министерство сочло за благо послать его на флот, а не в сухопутные части.

В молодости доктор несколько лет провел в Бельгии. Про него говорили, что он был воинствующим анархистом. На какие средства он жил? Чем он там занимался? Все это оставалось тайной.

К тому времени, когда он попал на «Мирчу», Барбэ Рошие уже остепенился, хотя и продолжал оставаться человеком весьма суровых взглядов и непреклонным индивидуалистом.

Его социальные взгляды не укладывались в рамки ни одной политической программы. Он выработал свою собственную доктрину, которую называл позитивным гуманизмом.

Читал он больше философские книги, чем медицинские, натурой был сложной, глядел на окружающий мир с глубочайшим презрением, как бы с высоты собственного величия, спорил до хрипоты, цинично жонглируя самыми смелыми парадоксами.

Всем, кто считал его мизантропом и озлобленным человеком, он отвечал с горькой грустью: «Я стал мизантропом именно потому, что слишком любил человечество; я скептик из-за того, что я слишком верил в истину и справедливость».

Словно черный буйвол, которого что-то подгоняло сзади, мимо промчался миноносец, зарываясь в воду носом по самые клюзы, похожие на ноздри. Рассекаемая форштевнем вода под острым углом расходилась двумя волнами, оставлявшими за собой длинный пенистый след. Клубы черного дыма, извивавшиеся, словно сказочный змей, окутали на несколько минут белые крылья «Мирчи».

— Гнусные машины! — с отвращением фыркнул старший офицер. — Вместо легких кораблей с изящными очертаниями строят теперь эти чудовищные механические коробки.

— Но машина дала нам скорость. От телеги с волами к автомобилю, от парусного судна к пароходу. Сила пара одолела силу ветра. Разве мы не должны подчиняться законам прогресса? — иронически спросил Нягу, глядя на пенистый хвост, оставленный на поверхности моря миноносцем.

— Это мне не мешает утверждать, — отозвался старший офицер, — что, хотя техника и прогрессирует, искусство кораблевождения, самое древнее искусство, потому что человек сначала придумал лодку, а потом уже телегу, приходит в упадок, исчезает, то есть превращается из искусства в науку. Место моряка занимает механик. Пароход — это плавучий завод: дым, уголь, масло и нефть. Профессии, характер, призвание — все меняется. Исчезает самобытность морских нравов. Только на корабле под парусами, наполненными ветром, среди открытого простора, можно понять красоту и поэзию моря.

Однако Нягу не так-то легко было переубедить.

— Но эволюция неизбежна как на море, так и на суше: галера, корабль, пароход — Парфенон, готический собор, небоскреб.

— Погодите, я примирю вас обоих, — вмешался доктор. — К примеру, до сих пор даже в мыслях нельзя было преодолеть границу между морем и сушей. Но вот появился самолет, который изменил ритм движения, сократил расстояния и летает одинаково как над водой, так и над сушей. Для него нет этой границы. Он, единственный, уничтожил всякие барьеры между землей и водой, потому что для него существует лишь неизменное «пространство». Морское царство находится под угрозой, господа. Еще неизвестно, кто в будущем будет владеть морем, моряк или авиатор?

— Это верно, — прервал его Нягу, — но это вопрос времени. Морское дело — это не ремесло, а призвание. Если признать справедливым, что самолет упраздняет границу между сушей и водой, то он не меняет призвания, которое одних заставляет пускаться в море, а других оставаться на суше. Врожденный инстинкт морских народов скорее заставит моряка сделаться авиатором, чем сухопутный человек сможет стать моряком.

Вдруг доктор, который пытался привыкнуть курить трубку, как это и надлежит на корабле, вскочил и уставился куда-то в даль. Там, на горизонте, то появлялась, то исчезала какая-то черная точка. Откуда-то издалека доносилось протяжное мычанье, повторяющееся с правильными промежутками.

— Это буй. Приближаемся к устью реки, — пояснил старший офицер. — Сейчас вы увидите одно из чудес природы. Обратите внимание на цвет воды. Два четко различимых оттенка. Мы еще в открытом море, но уже плывем по дунайской воде. Посмотрите, вся поверхность до самого горизонта голубая, и только в том направлении, куда мы идем, морскую гладь рассекает широкая лента кофейного цвета. Это пресная, насыщенная илом речная вода, которая держится поверх прозрачной, соленой морской воды и еще не смешивается с ней. Два царства, две изумительных силы природы встречаются здесь на наших глазах. Мощная река, не знавшая на своем пути никаких преград, не встречавшая никакой силы, которая могла бы ее остановить, не прерывает еще своего течения, но, растекаясь вширь, постепенно теряет в море и воды, и имя свое. Именно здесь исчезает Дунай как таковой, после того как он вобрал в себя воды ста тридцати рек, омыл своей водой семь государств, пятьдесят городов и пересек по диагонали Европу. Так, словно одушевленное существо, кончает свою жизнь древний Данубиус, который обожествлялся в античном мире, считался священной рекой, царем всех рек. Рейн романтичен, а Дунай — это классика, вечность… — закончил свою речь Минку, сделав широкий жест в сторону реки.