Европейские поэты Возрождения - [16]

Тянутся дружно холмы виноградников, Бахусу милых,

Щедро залиты солнцем — сладчайшим славятся соком

Здешние лозы везде, отступить перед ними не стыдно

Ни фалернским винам, ни даже хваленым меройским.

То ли бесплодны тогда, то ли просто неведомы были

Эти земли поэтам, но песен о них не слагали,

Я их сегодня обязан воспеть. Вот, на́ берег глядя,

Видят остров пловцы и Венерой любимую гавань,

Прямо напротив которой гора возвышается Эрик,

Что в италийском краю сицилийское носит названье.

Эти холмы, я слыхал, Минерва сама возлюбила,

Ради местных олив родные покинув Афины.

Вот и Во́рона выступ врезается в воду, и волны

С гулом и плеском кругом о камни на мелях дробятся.

Знают о том моряки, что здесь, среди отмели черной,

Вздыблен отвесный утес, а рядом с этим утесом

Ярко белеет скала под ударами жгучими Феба.

Вот уже различимы в укромной извилине бухты

Устье стремительной Макры и Лу́ны высокой чертоги.

Вот и медленный Арн, усмиряющий волны морские,

Город стоит на его берегах, прекрасная Пиза.

Взоры пловцов и персты ее отмечают. А дальше

Берег Этрурии виден и крошечный остров Горгона,

Славная Эльба видна и Капрая, где только крутые

Скалы повсюду. И вот позади остался и слева

Джильо, что мрамором белым богат, — напротив и рядом

Две горы, чьи названья от двух происходят металлов,

Ибо их нарекли Серебряный холм и Свинцовый.

Здесь Геркулесов залив, у горки отлогой, и гавань,

Что Теламон основал, и хоть бедный водою, но бурным

Омутом страшный поток, жестокий с пловцами Омброне.

Справа подветренный берег остался Корсики, густо

Лесом поросшей. И вот Сардиния взгорий тлетворных

Цепь открывает вдали с одной стороны, а напротив

Рим златоглавый и Тибра на взморье клокочущем устье.

Этих достигнув краев, среди моря, юный пуниец

Близость смерти суровой почуял: все жарче и жарче

Страшная рана горит, и боль спирает дыханье.

Глядя последнему часу в лицо, карфагенянин начал

Речь свою: «Вот он каков, конец удачи высокой!

Как мы в радостях слепы! Безумцы те, что ликуют,

Гордые, стоя над бездной! Несметным подвержена смутам

Их судьба, и любой, кто к высотам возносится, кончит

Тем, что рухнет. Вершина великих почестей зыбка,

Лживы надежды людей, обманчивым блеском покрыта

Слава пустая, и жизнь, что в труде непрестанном проходит,

Ненадежна, увы, надежен лишь вечно нежданный

День, в который умрем! Увы, с нелегкой судьбою

Люди родятся на свет! Все твари живые спокойны;

Нет лишь людям покоя. Весь век пребывая в тревоге,

К смерти спешит человек. О смерть, величайшее благо,

Только ты и способна ошибки открыть и развеять

Жизни вздорные сны. Несчастный, вижу теперь я,

Сколько сил положил впустую, как много ненужных

Взял трудов на себя. Человек, умереть обреченный,

К звездам стремится взлететь, но дел человеческих цену

Смерть заставляет познать. Зачем на Лаций могучий

Шел я с огнем и мечом? Зачем посягал на порядок,

В мире царивший, зачем города повергал я в смятенье?

Что мне в блестящих дворцах, в их мраморных стенах высоких,

Мною воздвигнутых, если злосчастный мне жребий достался

Смерть под открытым небом принять. О брат дорогой мой,

Что ты задумал свершить, не зная жестокости рока,

Доли не зная моей?» Умолк он. И с ветром унесся

Дух отлетевший его в такие высоты, откуда

Рим и родной Карфаген одинаково взору открыты.

Счастье его, что до срока ушел: ни разгрома не видел

Полного в самом конце, ни позора, что славному войску

Выпал, ни общего с братом и родиной попранной горя.

ДЖОВАННИ БОККАЧЧО [28]

Фьезоланские нимфы Отрывок Перевод Ю. Верховского

Со множеством прельщений и молений

Пред Мензолой тут Африко поник, —

Раз во сто больше наших исчислений;

Так жадно целовал уста и лик,

Что много раз, и все самозабвенней,

Пронзительный ему ответил крик.

Ей подбородок, шею, грудь лобзая,

Он мнил — фиалка дышит полевая.

Какая башня твердо возвышалась

Тут на земле, чтобы, потрясена

Напорами такими, не шаталась

И, гордая, не пала бы она?

Кто б, сердцем женщина, тверда осталась,

Его броней стальной защищена,

Лобзаньям и прельщеньям недоступна,

Что сдвинули б и горы совокупно?

Но сердце Мензолы стальным ли было,

Колеблясь и борясь из крайних сил?

Амура восторжествовала сила,

Он взял ее, связал — и победил.

Сначала нежный вкус в ней оскорбила

Обида некая; но милый — мил;

Потом помнилось, что влилось в мученье

Желанье нежное и наслажденье.

И так была душой проста девица,

Что не ждала иного ничего

Возможного: ей негде просветиться,

Как человеческое естество

Рождается и человек творится, —

Слыхала вскользь — не более того;

Не знала, что двоих соединенье

Таит живого третьего рожденье.

Целуя, молвила: «Мой друг бесценный,

Какой-то властной нежною судьбой

Влекусь тебе предаться непременно

И не искать защиты никакой

Против тебя. Сдаюсь тебе — и пленной

Нет сил уж никаких перед тобой

Противиться Амуру: истиранил

Меня тобой — глубоко в сердце ранил.

И я исполню все твои желанья,

Все, что захочешь, сделаешь со мной:

Утратила я силы для восстанья

Перед Амуром и твоей мольбой;

Но лишь молю — яви же состраданье, —

Потом иди скорей к себе домой:

Боюсь, что все же буду здесь открыта

Подругами моими — и убита».

Дух Африко тут радость охватила

При виде, как в душе приятно ей;

Ее целуя, сколько силы было,