Европейские поэты Возрождения - [17]

Он меру знал в одной душе своей.

Природа их на хитрость убедила —

Одежды снять как можно поскорей.

Казалось, у двоих одно лишь тело:

Природа им обоим так велела.

Друг друга целовали, и кусали

Уста в уста, и крепко обнялись.

«Душа моя!» — друг дружке лепетали.

Воды! Воды! Пожар! Остановись!

Мололи жернова — не уставали,

И оба распростерлись, улеглись.

«Остановись! Увы, увы, увы!

Дай умереть! На помощь, боги, вы!»

Вода поспела, пламя погасили,

Замолкли жернова, — пора пришла.

С Юпитером так боги пособили,

Что Мензола от мужа зачала

Младенца — мальчика; что в полной силе

И доблести он рос — вершить дела;

Все в свой черед — так о повествованье

Мы доброе дадим воспоминанье.

Так целый день почти что миновался,

Край только солнца, видный, пламенел,

Когда усладой каждый надышался,

Все совершив, обрел, чего хотел;

Тут Африко уйти уж собирался,

Как сам решил, но все душой болел;

И, Мензолу руками обнимая,

Он говорил, влюбленный лик лобзая:

«Будь проклята, о ночь, с своею тьмою,

Завистница восторга нас двоих!

Ведь я так рано принужден тобою

Покинуть благородную! Каких

Я ждал блаженств — и их лишен судьбою!»

И много длительных речей иных

В страдании глубоком изливалось:

Разлука горше смерти показалась.

Стояла Мензола, мила, стыдлива,

Потупившись, как будто бы грешна,

Хотя уж не была она так живо,

Как в первый раз, тоской удручена.

Разнеженная, хоть чужда порыва,

Была уже счастливее она.

Обмана все-таки ей страшно было

Невольно — и она заговорила:

«Что можешь сделать ты — еще не знаю;

Не уходить — предлог теперь какой?

Любовь моя, тебя я умоляю, —

Ты утолен со всею полнотой —

Ты должен удалиться, полагаю,

Не медля ни минуты здесь со мной.

Ведь только если ты уйдешь, любимый,

Я здесь могу остаться невредимой.

И лишь листок, я слышу, шевельнется,

Мне чудятся шаги подруг моих.

Так пусть тебе в разлуке не взгрустнется:

Ведь от напастей я спасусь лихих.

Хоть пред разлукой больно сердце бьется,

Готова я, и страх во мне затих,

А ночь близка, а нам идти далеко

Обоим, чтобы дома быть до срока.

Но, юноша, скажи свое мне имя,

И пусть оно останется со мной:

Мне груз любви тяготами своими

С ним будет легче, нежели одной».

«Моя душа, — ответил он, — какими

Жить силами смогу, простясь с тобой?»

И назвал ей себя — и целовались

Они без счета, нежно миловались.

Влюбленные, готовые расстаться,

Уже прощались столько, столько раз

И не могли никак нацеловаться, —

Глав тысячу б я вел о том рассказ.

Но это всем знакомо, может статься,

Кто наслаждался так хотя бы раз,

Кто знает, сколько несказанной муки

В усладе, что обречена разлуке.

Несчетных поцелуев не умели

Они унять. Пойдут, скрепив сердца,

Но шаг — и вновь назад, к желанной цели —

Лобзать румянец милого лица.

«Моя душа! Прощай! Зачем? Ужели?» —

Друг другу лепетали без конца,

Вздыхая, и расстаться не решались,

Сходились вновь, и шли, и возвращались.

Но, видя, что уж невозможно дале

Отсрочить расставание никак,

В объятья руки жадные сплетали,

Друг друга, страстные, сжимая так,

Что их бы силою не разорвали:

Любовь не отступала ни на шаг.

И долго так стояло изваянье —

Любовники влюбленные в слиянье.

«На лодке госпожа моя каталась…» Перевод Евг. Солоновича

На лодке госпожа моя каталась,

И не было вокруг быстрей челна,

И пела песню новую она,

Как только песня прежняя кончалась.

И лодка то у берега качалась,

То с берега была едва видна,

И среди стольких жен в тот день одна

Рожденною на небесах казалась.

Я видел — словно к чуду наших дней,

Исполненные чувством восхищенья,

Тянулись люди к ней со всех сторон.

И пробуждалися в душе моей

Все чувства, и не знало насыщенья

Блаженство петь о том, как я влюблен.

«На мураву присев у родника…» Перевод Евг. Солоновича

На мураву присев у родника,

Три ангельских созданья обсуждали

Возлюбленных, — от истины едва ли

Была моя догадка далека.

Струясь из-под зеленого венка,

Густые кудри златом отливали,

И цвет на цвет взаимно набегали,

Послушные дыханью ветерка.

Потом я слышал, как одна спросила:

«А что, как наши милые сейчас

Сюда пришли бы? Что бы с нами было?

Мы скрылись бы от их нескромных глаз?»

В ответ подруги: «Никакая сила

Спасаться бегством не заставит нас».

«Мне имя Данте, Данте Алигьери…» Перевод Евг. Солоновича

Мне имя Данте, Данте Алигьери,

Я новая Минерва, чей язык

Родимым красноречием велик,

Ее ума достойным в полной мере.

Я в преисподней был и в третьей сфере,

Куда воображением проник —

С намереньем последнею из книг

Развлечь потомков и наставить в вере.

Флоренция, моя родная мать,

Мне мачехою сделалась постылой,

Дав сына своего оклеветать.

Изгнанника Равенна приютила,

Ей — тело, духу — Божья благодать,

И зависть пред согласьем отступила.

ЛЕОНАРДО ДЖУСТИНИАН [29] Перевод Евг. Солоновича

«Ты помнишь клятвы, полные огня…»

Ты помнишь клятвы, полные огня,

Что слух еще недавно мне ласкали?

Когда-ты день не видела меня,

Твои глаза везде меня искали,

И если не было нигде меня,

Сердечко разрывалось от печали.

А нынче смотришь — и не узнаешь,

Раба не ставя бывшего ни в грош.

«Когда б на ветках языки росли…»

Когда б на ветках языки росли,

И дерево, как люди, говорило,

И перья прорастали из земли,

А в синем море пенились чернила, —

Поведать и они бы не могли,

Как ты прекрасна: слов бы не хватило.

Перед твоим рождением на свет