Европейская поэзия XIX века - [24]

Зачем безукоризненные уши

Ты проколола даже для серег?

Как хороша луна! И мне и всем

Она принадлежит — любой считает

Ее своей, и все ж ничья она,

Хотя мила… Ага, ты улыбнулась?

Ну, вот, моя картина и готова,

Вот что гармонией зовет наш цех!

Все тонет в серебристо-серой дымке,

Все в сумерках — и мы с тобою тоже.

Точь-в-точь такая ты, как в дни, когда

Гордилась мною (что давно прошло),

А я совсем, как сумерки, поблек.

Все тускло: молодость, мечты, искусство —

Как очертанья Фьезоле[23] вдали.

…………………….

Когда б ты каждый день со мной сидела,

Я лучше бы писал, ты понимаешь?

Ну, то есть больше получал бы денег

И больше бы дарил тебе. Темнеет,

Вон первая звезда. Морелло[24] скрылся.

При фонарях дозора видно стену,

И вдалеке заухали сычи.

Ну, милая, вернемся от окна

В наш грустный дом, что для веселья сложен.

Бог справедлив. Простит Франциск[25], быть может:

Я ночью от мольберта отведу

Усталый взгляд, и кажется, что стены

Светиться начинают, кирпичи

Как будто гневным золотом сверкают —

Тем золотом, что их скрепило здесь!

Давай любить друг друга. Ты уходишь?

Опять пришел кузен? И ждет снаружи?

Тебя он хочет видеть — без меня?

Он снова проигрался? Денег надо?

Поэтому ты улыбалась? Что ж,

Купи меня улыбками! Еще

Найдется у тебя? Рука, и глаз,

И сердца часть еще при мне остались,

Трудом живу я, — сколько стоит он?

Я заплачу за прихоть. Но позволь

Побыть с тобою вместе дотемна —

В безделье, как считаешь ты, — мечтая,

Как написал бы, возвратясь в Париж,

Еще одну картину, лик мадонны —

Не твой на этот раз! А ты могла бы

Услышать их, — ну, Аньоло[26], конечно,—

Как он судил мой труд, чего он стоит.

Согласна? Верь, твой друг доволен будет:

Готов я выполнить его заказы,

Портрет шутя доделаю, — да, да,

А заворчит он — что-нибудь еще

Ему подкину, и довольно будет,

Чтоб выручить кузена. А вдобавок,

Что лучше и что мне важней всего,

Тебе на брыжи дам тринадцать скуди[27]!

Ты рада, милая? Но он-то, он,

Кузен! И чем тебе он полюбился?

Я нынче безмятежен, как старик.

Жалею о немногом, перемен

Совсем не жажду. Прошлое прошло,

Так для чего еще менять что-либо?

Проступок мой перед Франциском?

Правда, Его я деньги взял, в соблазн я впал,

Дом этот выстроил, грешил — и все тут.

Родители мои в нужде скончались —

А сам-то был богат я? Ты же видишь,

Как богатеют! Каждому свое.

Они ведь нищими и родились,

И жили, и скончались. Я трудился

За плату жалкую. Пусть сын хороший

Попробует, как я, картин две сотни

Создать! Есть, право, в чем-то равновесье,

Ведь я сегодня был тобой любим.

С меня достаточно. Чего ж еще?

Одну возможность — в царствии небесном,

Быть может, ангел выделит четыре

Стены: для Леонардо[28], Рафаэля[29],

И Микель Аньоло, и для меня,—

Они все холосты и побеждают,—

Но у меня Лукреция! Я выбрал.

Кузен свистит! Ступай, любовь моя.

РАЗВИТИЕ [30] Перевод А. Сергеева

Отец мой был филолог-эллинист.

Я, пятилетний, раз его спросил:

«Ты что читаешь?» — «Про Осаду Трои».

«Осаду… Трои… Что это такое?»

Он стулья и столы составил в город

И, посадив меня наверх Приамом,

Поведал, что Елену — нашу кошку —

От прежнего хозяина сманил

Злодей Парис, и вот она, трусиха,

Забилась под скамеечку для ног;

Собаки наши, Таузер и Трей,—

Атриды — из-за драгоценной киски

Воюют с Троей; а когда Ахилл —

Мой пони — перестанет обижаться

И выскочит из стойла, Гектор дрогнет

И побежит (рассыльный наш мальчишка).

Так я узнал, кто — кто и что к чему.

В пять лет я понял все, что мог понять,

Какой же это был восторг! Должно быть,

Такой же, как сейчас. Наставник мудрый

Не ослепил невыносимым светом

Всезнанья слабые глаза невежды,

Но и не дал им впредь подслеповато

Довольствоваться тьмой и пустотой.

Когда двумя-тремя годами позже

С друзьями я играл в Осаду Трои,

Отец мой увидал и не одобрил:

«Тебе пора бы самому прочесть

В подробностях о том, о чем когда-то

Я дал тебе начальное понятье.

Вот Поп[31] — он досконально изложил

То, что в один прекрасный день, быть может,

Услышишь ты от самого Гомера.

Штудируй греческий, — по крайней мере,

Старайся, — может быть, к тебе придет

Слепой Старик, Сладчайший из Певцов,—

„Туфлос“ — слепой, „гедистос“ — самый сладкий.

Пока же будь доволен переводом —

Читай!» Я прочитал запоем Попа:

Что может быть прекрасней и правдивей?

Потом я с чувством взялся за учебник,

Ступенька за ступенькой подбираясь

К оригиналу, к подлинному слову,

Когда мне будет нужен, скажем, Буттман[32].

Шло время; я готовился — и вдруг:

«Ты, говоришь, созрел для „Илиады“?

Вон Хайне[33] — красный том на третьей полке;

Да не забудь заглядывать в словарь!»

Не упустив ни слова, я узнал,

Кто — кто и что к чему, из уст Гомера;

Ученье кончилось. Теперь спросите

Ученого двенадцати годов:

«Кто автор „Илиады“?» — детский смех!

Конечно же, Гомер! Давно известно,

Что он был нищий и слепой; поныне

Не установлено, где он родился,—

Семь городов вели об этом споры;

Как полагает Байрон, прав Хиос.

Что написал еще он? «Одиссею»,

«Войну мышей с лягушками» и «Гимны»,

И это все, за вычетом «Маргита»:

«Маргит» до нас (эх, жалко!) не дошел.

Так отрочество тешилось, пока:

«А что по поводу открытий Вольфа

Сегодня пишут немцы? Неуютно

Менять воззренья и лишаться веры,

Но взялся за ученье, так учись!»

Ну что ж, я «Пролегомены» осилил.

Сам Вольф[34]