Европейская мозаика - [43]

Когда Эннекен закончил чтение, Бруно встал и обратился ко всем с призывом опровергнуть его и защитить Аристотеля. Ответом ему было общее молчание, и тогда, как повествует отец Котен, «он закричал ещё громче, словно одержав победу. Но тут встал молодой адвокат Рауль Кайе и в длинной речи защитил Аристотеля от Бруновских клевет». Когда оратор закончил, студенты пришли в такое возбуждение, что «схватили Бруно и сказали, что его не отпустят, пока он не отречётся от клевет на Аристотеля. Наконец, он от них освободился под условием, что на следующий день вернётся, чтобы ответить адвокату. Но на следующий день Бруно не появился, и с тех пор в этом городе не показывался».

Видимо, необычная робость Бруно была связана с личностью его оппонента. Рауль Кайе входил в ближайшеё окружение короля, и его выступление на диспуте означало, что Генрих III больше не поддерживал Ноланца, чьё место при дворе занял другой, «христианский» герметист Дю Перрон.

В общем, Бруно ещё легко отделался. За полтора десятка лет перед тем сторонники аристотелизма подослали наёмных убийц к учёному Пьеру Рамусу, который осмелился отрицать авторитет Аристотеля в области логики. Как пишет очевидец, Бруно тоже опасался за свою жизнь «из-за того, что устроил бедному Аристотелю такую выволочку».

Покинув Париж, Бруно отправился в Германию — страну пьяниц, как он писал в одном из своих диалогов. Теперь он увидел, что это также страна университетов. Правда, не во всяком из них он был желанным гостем. Его попытки обосноваться в Майнце и Висбадене оказались безуспешными. В Марбурге Бруно поначалу внесли в список профессоров университета, но затем ректор Петер Нигидий неожиданно заявил, что философский факультет «по весьма важным причинам» запрещает ему читать лекции. Вспыливший Ноланец грубо обругал ректора, кстати профессора нравственных наук, в его собственном доме.

Только в Виттенбергском университете, который считался первым в Германии, Бруно обрел радушный приём. В порыве благодарности он назвал Виттенберг немецкими Афинами. Лютеранская профессура не чинила ему никаких препятствий в распространении его взглядов. В Виттенберге Бруно написал несколько герметических диалогов. Однако спустя два года, когда верх в университете взяли кальвинисты, объявившие, что учение Коперника опасно для веры, Бруно пришлось уехать и отсюда.

Следующей остановкой в его путешествиях была Прага, где он пытался заинтересовать своей «наукой» императора Рудольфа II, большого приверженца астрологии и алхимии. Император с благосклонностью принял посвящённую ему книгу с вызывающим заглавием «Тезисы против математиков» (которые, согласно взглядам Бруно, лишь скользят по поверхности природы, не проникая в глубины её сущности) и даже поощрил её автора денежным вознаграждением, но ни должности, ни места ему не дал.

13 января 1589 года Бруно был занесён в списки Брауншвейгского университета в Хельмштедте, в котором числилось 50 профессоров и 5000 студентов. Местный государь Генрих-Юлий, носивший наряду с герцогской короной мантию лютеранского епископа, отличался широкой веротерпимостью. Поэтому в его царствовании Ноланец увидел возвращение к благословенным временам Гермеса Трисмегиста, когда священники были царями, а цари — священниками. В Хельмштедте он написал свои самые яростные сочинения, направленные против римского престола. Однако ни покровительство, оказываемое Генрихом-Юлием Бруно, ни его антипапские памфлеты не помешали местной лютеранской консистории отлучить заезжего профессора от церкви. И хотя это действо не имело официальных последствий, отлученный почёл за лучшее перебраться в другое место.

В поисках издателя для своих сочинений Бруно уехал во Франкфурт, а оттуда в Цюрих. Круг его странствий замкнулся. Пророк бесконечности устал от бесконечных скитаний. Он мечтал о возвращении домой, в Италию.

Арест, следствие, казнь

В 1591 году один из знакомых книготорговцев передал Бруно приглашение от венецианского патриция Джованни Мочениго, который просил обучить его «искусству памяти». Это был отпрыск древнего знатного рода, давшего Венеции многих видных деятелей — дожей, адмиралов, епископов. Однако сам Джованни Мочениго не блистал талантами, из-за чего был обделён важными государственными постами. Ознакомившись с какими-то сочинениями Ноланца, он решил поупражняться в магическом искусстве, чтобы с его помощью добиться власти и процветания. В случае если Бруно примет его приглашение, Мочениго обещал ему хороший приём и солидное вознаграждение.

Бруно, подумав, ответил согласием.

«Человека, подобного Джордано Бруно, — пишет один из его биографов, — лишает чувства опасности либо сознание собственной миссии, либо мания величия, либо то состояние граничащей с безумием эйфории, в котором он живёт». В душе Ноланца в той или иной мере присутствовали все три компонента этой гремучей смеси. По свидетельству приора монастыря кармелитов во Франкфурте, Бруно всё время писал, мечтал и пытал звёзды о переменах, а в беседах заявлял, что знает больше, чем апостолы, и сумел бы, если бы захотел, сделать так, чтобы во всём мире была одна религия. Возможно, он видел вперёди завершающий этап своего жизненного предназначения. Какие-то ожидания он связывал с победой Генриха, короля Наваррского (будущего короля Генриха IV, основателя династии Бурбонов). Мочениго впоследствии свидетельствовал, что Бруно «ожидал больших деяний от короля Наваррского; и поэтому он хотел поспешить выпустить в свет свои сочинения и таким путём приобрести влияние, ибо он собирался, когда придёт время, стать капитаном, и что он не всегда будет бедняком, так как будет пользоваться чужими сокровищами… И что он надеется, что дела Наварры успешно пойдут во Франции, и что он вернётся в Италию и тогда сможет жить и говорить свободно»