Европейская мозаика - [41]

В августе 1578 года Бруно приехал в Тулузу, куда его привлекла слава местного университета, который посещало 10 000 слушателей. Все они вели почти монашескую жизнь. «Студенты университета, — свидётельствует хронист, — вставали в четыре часа утра, слушали обедню, а в пять сидели уже в аудиториях с тетрадями и свечами в руках». Изучаемые темы соответствовали их образу жизни. Наибольший интерес учащихся вызывал вопрос о душе. Когда один профессор позволил себе слишком долго разглагольствовать о других предметах, студенты прервали лекцию дружным криком: «Anima, animal!» («Говори о душе, скотина!»).

Заняв освободившуюся вакансию на кафедре философии, Бруно быстро навлёк на себя гнев университетских коллег, строго придерживавшихся аристотелизма и схоластической традиции. Официального преследования против него никто не возбуждал, однако враги Ноланца сделали его жизнь в университете невыносимой. «Повсюду я подвергался ненависти, брани и оскорблениям, даже не без опасности для жизни, от грубой и бессмысленной черни, побуждаемой скопищем увенчанных степенями отцов невежества», — вспоминал он позднее. В конце концов открытая травля и вновь вспыхнувшая на юге Франции гугенотская война побудили Бруно проститься с университетом и отправиться в Париж (1581). С собой он увозил полученные в Тулузе диплом доктора и звание ординарного профессора философии.

Авторитет Сорбонны стоял тогда необычайно высоко: решения её богословского факультета приравнивались к постановлениям церковных соборов. Ни докторский диплом Бруно, ни заявленная тема его курса лекций (формально это были комментарии к разделу «Свода богословия» Фомы Аквинского о 30 атрибутах Бога, а по существу — опровержение томизма) не вызвали подозрений у руководства университета. Впрочем, от предложенной ему ординарной профессуры Бруно отказался, чтобы не связывать себя обязанностью присутствовать на церковных службах.

Чтения Бруно в Париже имели большой успех. У него появились первые ученики и почитатели, которые донесли до нас некоторые привычки своего учителя. По их словам, Бруно имел обыкновение читать лекции, стоя на одной ноге, а «думал и диктовал так скоро, что перья едва могли поспевать за ним, — таков он был по быстроте своего ума и великой способности к мышлению». Близкие друзья знали его и с другой стороны: «Он отличный товарищ, эпикуреец по образу жизни».

В Париже Бруно издал две свои книги — «О тенях идей» и «Песнь Цирцеи» — его первые сочинения по магическому искусству памяти. Эти трактаты привлекли внимание короля Генриха III, выказывавшего неподдельный интерес к герметизму и магии. Бруно была пожалована должность придворного чтеца.

Однако, несмотря на королевское расположение, в начале 1583 года он оставил Францию, имея в кармане рекомендательное письмо от Генриха III к французскому послу в Лондоне Мишелю де Кастельно де Мовиссьеру. Как объяснял сам Бруно, его отъезд был вызван волнениями, связанными с обострением гражданской войны во Франции. По всей вероятности, он увидел, что позиции Католической лиги в Париже с каждым днём усиливаются. В этой ситуации покровительство английской государыни, открыто порвавшей с папством, выглядело в его глазах более предпочтительным.

Приезд Бруно в Лондон предварило недоброжелательное донесение от английского посла в Париже Генри Кобхема ко двору королевы Елизаветы: «Синьор доктор Джордано Бруно Ноланец, профессор философии, собирается ехать в Англию. О его религиозных взглядах я не могу дать хороший отзыв».

Тем не менее два с половиной года, проведённые Бруно в Англии, стали самыми благополучными и плодотворными в его жизни. Хотя и здесь не обошлось без публичного скандала. Французский посол в Лондоне Мишель де Кастельно приютил гостя у себя в доме и ввёл в круг близких к королеве людей. Благодаря их дружескому участию Бруно был допущен к чтению лекций в Оксфорде. Ректору Оксфордского университета он отрекомендовался следующим образом:

«Филотео (греч. „любящий Бога“. — С. Ц.) Джордано Бруно Ноланец, доктор самой изощрённой теологии, профессор самой чистой и безвредной магии, известный в лучших академиях Европы, признанный и с почётом принимаемый философ, всюду у себя дома, кроме как у варваров и черни, пробудитель спящих душ, усмиритель наглого и упрямого невежества, провозвестник всеобщего человеколюбия, предпочитающий итальянское не более, нежели британское, скорее мужчина, чем женщина, в клобуке скорее, чем в короне, одетый скорее в тогу, чем облачённый в доспехи, в монашеском капюшоне скорее, чем без оного, нет человека с более мирными помыслами, более обходительного, более верного, более полезного; он не смотрит на помазание главы, на начертание креста на лбу, на омытые руки, на обрезание, но (коли человека можно познать по его лицу) на образованность ума и души. Он ненавистен распространителям глупости и лицемерам, но взыскан честными и усердными, и его гению самые знатные рукоплескали…».

Прочитав это представительное резюме, ректор, вероятно, недоверчиво хмыкнул. Впрочем, об учёности нового профессора свидетельствовал также поднесённый ректору сложнейший трактат об искусстве памяти, титульный лист которого сообщал читателю, что он найдёт здесь всё, что «исследуется с помощью логики, метафизики, каббалы, естественной магии, великих и кратких искусств». Принятый в штат Оксфорда, Бруно в течение полугода читал лекции по философии, причём какой-то оксфордский эрудит уличил его в плагиате: оказалось, что первая и вторая лекция Ноланца были «взяты почти дословно из сочинений Марсилия Фичино» (видимо, имеются в виду переведённые им герметические трактаты). Крупная размолвка с оксфордской профессурой произошла в июне 1583 года, во время посещения Лондона польским князем Альбертом Ласским, большим любителем наук и искусств. По распоряжению королевы, высокого гостя развлекали приёмами, спектаклями и публичными диспутами.