Европа в пляске смерти - [45]

Тем не менее Париж начинает вновь веселиться.

В общем этот прекрасный, очаровательный Париж, который я люблю ни в каком случае не меньше, чем самые дорогие для меня русские города, изменился мало.

Там, где я живу, на окраине, это изменение совсем не заметно. Только мост в парке Монсури, под которым проходит железнодорожная ветка, да все ворота в допотопных фортификациях уже приготовлены муниципалитетом к уничтожению, забиты толстыми досками с амбразурами для стрельбы. Эти заборы производят весьма юмористическое впечатление, когда вспомнишь о силе действия современных пушек. Очевидно, доски эти сооружались главным образом для спокойствия нервов близ живущих барышень.

В более близкой к центру зоне бросается в глаза другое обстоятельство — множество закрытых магазинов. Мне кажется, что закрыто около 40% торговых заведений. Тут есть и немецкие, особенно молочные, отныне знаменитой, так называемой швейцарско-французской компании Магги. Все эти магазины, как известно, подвергались систематическому погрому. Теперь они стоят мрачные и заколоченные досками. Но по инициативе социалистического депутата Компер-Мореля в некоторых из них уже завелась жизнь. Союз рабочих кооперативов снабжает через их посредство молоком некоторую часть парижан, оставшихся было совсем без молока.

Но, конечно, большинство закрытых магазинов принадлежит либо заведениям со слабым финансовым базисом, которые не могли выдержать огромного, как говорят, для всех предметов мало-мальской роскоши падения сбыта, частью же коммерсантам робкого десятка, которые покинули город, спасая свои животы.

В самом центре, т. е. на Больших Бульварах, исчезает и эта особенность парижских улиц. Только на углу Итальянского бульвара и улицы, ведущей к «Тан», заколочен досками громадный немецкий гастрономический магазин. Над этой печальной дощатой стеной развевается весело английский флаг, а под ним стоит характерная надпись: «В ближайшем будущем открывается английский гастрономический магазин».

Это как бы символ. Тут английские окорока заменяют собой немецкие. Свинья йоркширская отпразднует свою победу над франкфуртской свиньей. В других местах таким же образом английские люди, английский скот, английские вещи постараются воспользоваться блокадой Германии и выбросить с рынка людей, скот и вещи пангерманские.

Еще одна особенность — чрезвычайно большое количество мелких торговцев. По бульварам, прямо сплошь, своеобразные картинные галереи. Со всех сторон на вас смотрят костлявые, узкоглазые Галлиени², добродушные благообразные Жоффры, молодцеватые и усатые Дюбайли³, сдержанные и аристократические Кастельно⁴, а рядом с ними — русский главнокомандующий, широкое лицо Сухомлинова⁵, Френч⁶ и Китченер. Вперемежку с ними висят большею частью бездарные, малоприличные и наглые карикатуры на Вильгельма. Рассматривая их, я не нашел ни одной, в которой было бы хоть сколько-нибудь изящества во свидетельство французского вкуса. Та же скверная, звериная и сальная бравада, какая продается, наверное, и на Лейпцигштрассе, и, увы, может быть, на Невском, и Тверской. По крайней мере в японскую войну сколько раз лучшие русские люди со стыдом отворачивались от подобной живописи. Но имеются и всякого рода фотографии, посвященные военному быту, всюду, даже на маленьких снимках, поют свои чудные песни гениальные камни многострадального Реймского собора.

Но мелкие торговцы не ограничиваются этим. Множество женщин продает множество маленьких оловянных солдатиков в формах всех родов оружия, всех союзных армий, бюсты короля Альберта, стихи, песни патриотического содержания, но также дешевые лакомства, фрукты, помаду для ращения волос и бесконечное количество тех остроумных изобретений, которыми на ваших глазах совершаются чудеса и которые стоят «не франк, мосье, и не 75 сантимов, и не 50, а только 5 су» и которые оказываются, после возвращения домой, самым жалким куском железа или картона, подлежащим немедленному уничтожению.

Это превращение Больших Бульваров в какую-то случайную ярмарку объясняется большим количеством безработных, старающихся пробиться чем попало.

Движение на главных артериях Парижа меньше, чем в обыкновенное время. В особенности бросается в глаза отсутствие автобусов. Бойкая линия Бастиль — Мадлен, вагоны которой тянулись почти беспрерывной вереницей в одну и другую стороны по всей линии Бульваров, заменена какой-то балагулой, запряженной парой гнедых, которая с визгом и треском встряхивает на каждом шагу своих злополучных седоков и едет по великолепнейшему лицу мира, словно прямо прибывших из какого-нибудь Конотопа или Шклова⁷. Если только я не ошибаюсь и если в Шклове уже не ходит великолепный бельгийский электрический трамвай.

Очень сильному изменению подверглась сама толпа Бульваров. Обыкновенно эта толпа в высшей степени весела, суетлива, молода и сильно эротична. Сейчас она как-то погасла. Совершенно отсутствуют яркие краски. Все дамы, даже «эти дамы», одеты в тусклые цвета, притом траур встречается очень часто. Смеха не слышно, улыбок не видно, толпа ужасно сдержанна и задумчива. Если вы видите где-нибудь довольно густое собрание, будьте уверены, что то выставлена новая фотография «Иллюстрасион» либо какого-нибудь английского журнала.