Европа в пляске смерти - [19]

Такова сила таланта. Живое бьет по живым струнам вовеки.

А на площади «de Quinconces», огромной, чуть не с площадь Согласия⁸, засаженной деревьями, должно быть, очень красивой летом, Дюмилатр⁹ воздвиг блестящий декоративный памятник жирондистам¹⁰.

Бордо поддерживал их и страдал за них.

Памятник величавый! Как пышно, как богато! Но 1895 год далек и от трагедии революции, и от страшного года¹¹. Он уже довольный, богатый год.

На верху высокой колонны красивая женщина весело исполняет балетное па Фюллер¹²! И всюду женщины. «Женщины дородные и ладно скроенные», — как определяет таких мой приятель — скульптор с большим именем. Они улыбаются друг другу, двусмысленно переглядываясь из-за цоколей, а наверху они с самоуверенной торжественностью, красуясь, выставляют обнаженные торсы.

С одной стороны золоченый шантеклер¹³ азартно бьет крыльями и поет, уверенный в превосходстве в границах собственного курятника. На двух громоздких колесницах катят добродетели, гоня перед собою пороки. Но улыбка малостарательных актеров просвечивает сквозь победную серьезность первых и деланое страдание вторых.

Как пышно, как богато!

Лица женщин и мужчин остро индивидуальны. Очевидно, Дюмилатр схватил физиономии знакомых. Не лучше ли было дать группу подлинных жирондистов перед казнью, на манер роденовских слез, зовущих граждан Кале¹⁴?

Тут же у ног мраморного Монтескье большие бараки из дерева, брезента. Сейчас из ворот валом валят солдаты. Должно быть, временные казармы.

Но бордосцы вдоль всего дощатого забора наставили стульев, на которых мирно, на зимнем солнышке, штопают чулки, белье, а красивая детвора, грядущая Франция, играет себе вокруг…

Две мощные колонны обрамляют порт.

Подхожу к каменной балюстраде. Кипит живая трудовая красота, мирная красота звучит в унисон, в октаву с чудесным, спокойным, пуссеновским пейзажем¹⁵ там, дальше, за рекой.

Здесь река Жиронда широка. Это французский Mafaubourg. Длинные, о стройных арках, благородные каменные мосты побежали через простор ее. На той стороне сперва заводы, резервуары, а дальше синие, фиолетовые холмы. Стелется над ними нежно-голубое южно-зимнее небо. Франция милая, любимая, по-эллински говорящая всему: соблюдай меру! Франция, чужая и своя, дорогая, земля, прекрасная уравновешенной грацией, как лицо красивой французской девушки, каждый раз, как чужеземец видит твой сладостный, мелодичный простор, он потрясен во всем, что есть классического в его душе. Стою у балюстрады, смотрю. Южное солнце и зимой ласкается. Задумываешься.

Вот в «Нейе цейт»¹⁶ вчера прочел статью о «Войне и искусстве». Автор между прочим говорит: «Почти единственной страной, обладающей в настоящее время стилем, непосредственным чувством изящества формы, является Франция. Печально думать, что, быть может, эта законченность эстетической культуры идет рука об руку с неспособностью к воинственному усилию». И автор — социалист! — давай утешать себя! «Мы-де немцы и сие приобретем, и оного не утеряем!» А вот профессор Трельч в «Интернационале Монатсхетте (Кригснумер)» идет дальше: «Мы, немцы, вообще мало одарены художественно, — признается он, — но нам и нечего корчить из себя тонко-нервных эстетов! Куда выше эстетической расслабленности стоит дух развития религиозно-нравственного и физического».

Так. Дальше поется слава «государству как таковому»! Никто, знающий и любящий Францию, не закроет глаза на ее недостатки. Придет время суда над многими грехами «биржевой демократии». Но воистину, если бы погас этот светоч — темно и страшно стало бы на свете!

Но вернемся. Тут кипит работа. Снуют тяжелые телеги и оранжевые трамваи. Горами лежат бочки. Бордоское вино! Вкусовая квинтэссенция этого пейзажа, вдохновлявшего Расина и Мюссе¹⁷.

Там, направо, в серебряной дымке вонзилась в небо башня «Сен-Мишель». На ней словно немного паутины леса. И шумно кругом, и тихо…

А там, неподалеку, в сущности… ужас взаимоуничтожения.

Иду в общественный сад, полный пальм, достойный Бордо, за сверкающими копьями золоченой решетки.

Какие красивые дети в Бордо! Черноглазые, живые. У девочек сплошь чудные темно-каштановые волосы. Женщины на две трети красивы. В смуглости, в огне глаз, в манере носить широкополые тони уже есть Испания.

А вот старый Бордо. Ведь он стар, этот город. Бордигалия Цезаря¹⁸. Его церкви прекрасны. Собор святого Андрея — стройный хаос сталактитов. Но странно: у него лицо сбоку! Фасад оголен, без физиономии, и с севера кружева и две легкие башни, а рядом еще одна — отдельно. XV век предается здесь своей мастерской каменной пляске линий.

И внутри также странно. Сперва романский XI века неф, сильно заслоненный лесами, а потом вдруг роскошнейший цветок двойного хора с капеллами в среднеготическом благороднейшем стиле.

Довольно много молящихся в стройной пустоте храма. Мужчины и женщины, закрывшие лица, углубившиеся. И перед прелестным, весенне-возрожденным изваянием мадонны упала и лежит женщина в трауре. Ее можно бы принять за черное изваяние у ног белого, если бы плечи ее не вздрогнули вдруг от рыдания.

Не все улыбаются в ласковом Бордо.

«Киевская мысль», 14 декабря 1914 г.