Европа в окопах - [20]

Нет. Дон действительно может сказать, что ему повезло.

Короче: он получил свою пулю в нужный момент и больше не будет об этом думать. Теперь он благосклонно вручит себя силам, которые в конце концов обязаны (!) как можно осторожнее и заботливее доставить его в объятия Бетси.

Но получилось это не так скоро, как надеялся и — главное — как того хотел Гарвей.

Перевязки, заключения врачей, из полевого лазарета в тыловой госпиталь, из госпиталя в центральный сборный пункт в Кале… Дональда с этим примиряет только то, что все проволочки не отнимают ни дня из положенных ему на поправку — так черным по белому написано в бумажке, которую он хранит на груди, и подтверждено медицинским диагнозом.

Рана не болит. Собственно, не болит она с самого начала. Только шевелить плечом не разрешают. Да и зачем ему? Обнимать он может и одной рукой.

В один прекрасный день цепь причин и следствий наконец привела к благополучному завершению, и Дональд Гарвей уже на собственных ногах поднялся по сходням на палубу туристского парохода «Икар», переоборудованного в госпитальное судно. В час, предопределенный судьбой, пароход отчалит, за несколько часов пересечет канал и пристанет в Дувре, в Англии, дома… Дома! А там уже будет его встречать Бетси!

Гарвей не знает, отчего он так в этом уверен. Его отъезд из Англии, задержка с отправкой на фронт, краткое пребывание на поле боя — по крайней мере теперь, когда Гарвей оглядывался назад, время, проведенное в окопах, казалось ему кратким, — затем мыканье по лазаретам… все это сделало невозможной регулярную переписку с Бетси. Но даже если почта с родины могла его не найти, то, он был уверен, хоть часть его писем дошла, а если и нет, Бетси сама должна почувствовать, что он, Дональд, наконец возвращается, уже плывет к ней, с каждым мгновением все ближе и ближе…

Правда, пока что он не плывет, поскольку «Икар» все еще стоит на якоре у мола. Пока что Гарвей должен довольствоваться тем, что он наконец-то на палубе английского парохода, и если все разумно взвесить, то, собственно, он уже сейчас на английской территории. Несколько миль туда или сюда дела не меняют.

Так что…

Так что можно считать — он уже дома; вот только руками не дотянуться до шеи Бетси. Но все равно никто и ничто уже не сможет помешать их свиданию.

А потом в их распоряжении будут четыре недели.

Целых четыре недели! В представлении Дональда они были равны бесконечности.

Этими мыслями он и занят на палубе до последней минуты, пока его не зовут ужинать. Дон поспешно глотает еду: поскорей бы в каюту, отвернуться на койке к стене и закрыть глаза, чтобы полностью отключиться от окружающего, мешающего его мечтам. Пожалуй, эта первая ночь на пароходе окончательно завершила первый военный этап в жизни Дональда, его мечты о будущем почти мгновенно были поглощены здоровым, освобождающим сном.

Почти за три недели до этой ночи произошло резкое столкновение между молодым Шенбеком-Маннесманом и его не менее молодым свояком Куртом фон Лютгенфельсом, мужем сестры Шенбековой жены.

Дату этой ссоры можно установить с точностью до дня: девятнадцать дней назад. Но и самая точная дата, даже если бы она каким-то образом достигла сознания Гарвея, ничего бы ему не сказала, и он никак не сопоставил бы ее с собственной судьбой.

Весь спор между свояками, некоторое время грозивший из словесного столкновения перейти в нечто гораздо худшее, в самом деле развивался весьма необычно. Началось это — как часто бывает при больших скандалах — совершенно невинно. С одной фразы…

Курт, войдя в кабинет своего свояка, небрежно уселся на боковую грань письменного стола, и на самом видном месте под стеклом, у переднего края столешницы, обнаружил следующий текст: «В той же мере, как предпосылкой величия Германии является прусское владычество над ней, так предпосылкой величия и торжества добра во всем мире является господство немецкой культуры, немецкого духа и характера. Генрих Трейчке». Дочитав, Курт с улыбкой обратился к сидящему напротив:

— Это и есть твое поле битвы?

Если существовала какая-то фраза, которую ему не следовало произносить, так именно эта. Разумеется, автор сих шести слов и отдаленно не мог предвидеть, какую цепную реакцию вызовут они в уме свояка, реакцию, которая без промедления поведет к взрыву.

Ведь он не знал, что…

…Письменный стол с программным лозунгом, провозглашенным Трейчке, для Шенбека действительно был полем битвы. Как немецкие мужи воюют на фронтах огнестрельным оружием, так иной немецкий муж выковывал здесь для тех же сражений могучее духовное оружие, которое заслуживает не меньшего уважения. Но бог свидетель — слова Курта были отнюдь не знаком восхищения или признанья: кто-кто, а уж Шенбек хорошо знал своего названого братца! Наоборот, Курт произнес эти слова иронически, если не насмешливо.

Но и Курту не могло прийти в голову, что в последние дни случилось с Бертом Шенбеком, с его творением. Да: ТВОРЕНИЕМ. Именно так возвышенно и одновременно скромно именовал про себя Берт Леопольд Вильгельм Шенбек-Маннесман свой литературный труд, где собрал воедино все самые святые идеи, поднимающие на недостижимую высоту назначение немецкой нации, германской расы. Великие идеи классиков он тонко соединил с выражением собственной веры; и это столь мастерски слепленное целое должно было поднять дух немецких воинов, приблизить победу справедливого дела.