Европа - [22]

При этом во Франции есть ведь совсем другая жизнь, и вы хорошо об этом знаете. Вы знаете, например, что женщины здесь - собеседницы головокружительные еще со времен салонов мадам Бурдоне, мадам де Севинье и мадам де Рамбуйе, бесстрашных диссиденток двора, носивших титул «жеманницы» как награду. Здешний этикет - это не просто набор правил на все случаи жизни, политическая корректность, «преувеличенная пролетарская вежливость», как писал наученный берлинским опытом Набоков. Этикет - это глубоко практичный и очень эффективный образ жизни, берущий свое начало в практичности и эффективности всякой этики. Нарушение его эталонов воспринимается как привлекательный аттракцион только извне, с точки зрения массового зрителя. Те, кто пользуется чувством формы как орудием труда, считают агрессивное вторжение в сферу этикета обыкновенной диверсией, саботажем отлично налаженного производства, приносящего, кроме удовольствия, еще и немалый доход.

Имея дело с этикетом, сразу понимаешь все значение языка как рабочего инструмента - и не только языка в смысле разговорной речи, но, в первую очередь, «общего языка», который начинается с самых незначительных и невнятных сигналов и заканчивается самыми заманчивыми интимностями. Здешний этикет, в некотором смысле, - это тот самый греческий полис, который возник как механизм равенства и свободы, для того, чтобы разные от рождения люди могли почувствовать себя равноправными гражданами. В таком понимании (и уж во всяком случае - во Франции) этикет - это что-то вроде независимого государства, вид на жительство в котором получить не проще, чем, скажем, поселиться в Лихтенштейне.

VI.

Именно поэтому так ценится в Европе институт небольших государств. Андорра, Мальта, Кипр, Швейцария, Люксембург, Монако, Сан-Марино, Ватикан - это все островки средневековой независимости среди ренессансного восстания масс. Эти страны - точно так же, как некогда салоны Старого Режима - окружены атмосферой либертинажа, который сегодня чаще всего связывается не столько с сексуальными излишествами или богохульством, сколько со святотатством куда менее приемлемым: налоговыми преступлениями. Многие микрогосударства, такие как Силэнд, Моресне или остров Роз в разное время пали жертвами агрессии со стороны своих могущественных соседей. В этом нет ничего удивительного, если иметь в виду, что Франция во времена послевоенного экономического бума собиралась объявить Монако самую настоящую войну.

«Триумф трудолюбия и порядка над силами природы, - писал в 1929 году в своих путевых заметках, озаглавленных "Ярлыки", Ивлин Во, - кажется мне типичным для Монте-Карло. Ничто не может быть более искусственным, за исключением, возможно, гуттаперчевого купального пляжа, который тут как раз и собираются установить - но в искусственности Монте-Карло есть последовательность, и сдержанность, и эффективность, которых так отчаянно не хватает Парижу. Громадное богатство казино, извлеченное полностью и прямиком из нежелания человека смириться с последствиями математического доказательства; абсурдная политическая позиция государства; новизна и опрятность здешних построек; абсолютное отрицание бедности и страдания в этих краях, где болезнь представлена модными инвалидами, а промышленность - гостиничными слугами, и где крестьяне в традиционных костюмах приезжают в город, чтобы, заняв бесплатные места в театре, насладиться балетами "Стальной скок" и "Меркурий"; все это вместе взятое составляет княжество, которое реально точно так же, как павильон на международной выставке». Поклонники нового Средневековья утверждают, что именно в этих независимых маленьких странах - залог будущего европейского процветания, что именно они - носители традиций позднего Средневековья, когда сотни и тысячи европейских республик подготовили своей активностью научную революцию Возрождения и барокко. Достаточно провести полчаса с поселянами Лангедока или Баварии, Тосканы или Каталонии, среди идиллических пейзажей, в обустроенных с отменным деревенским вкусом и начиненных новыми технологиями домах, чтобы убедиться в справедливости этого мнения. Действительно, то, что оксфордский скептик описывал в межвоенные времена как хрупкий идеал, сегодня - все более распространенный результат борьбы федерализма с национальным государством.

VII.

Приглядевшись, вы понемногу научитесь по разным приметам различать во всякой, французской ли, немецкой ли общедоступной и безрадостной пустыне коллективизма оазисы той жизни, ради которой банковские клерки сбегают со сбережениями своих клиентов, достоевские просиживают день и ночь за рулеткой, а натуры менее уравновешенные устраивают государственные перевороты. Вполне возможно, что это - очередные миражи, но вам они по-прежнему кажутся на редкость реальными, особенно вон тот, за высоким забором, еле различимый в июньском мареве Ривьеры.

Все эти видения даже самого терпеливого гражданина могут заставить бросить любимую работу и заняться, наконец, настоящим делом: изворачиваться, интриговать, лезть из кожи вон, мошенничать, юродствовать, красть и даже молиться по ночам, но только не ходить на службу. Чужая роскошь сделает из вас подлинного производителя общественных полезных ценностей - предприимчивого и решительного, инициативного и оборотистого, энергичного и азартного - а не пушечное мясо современной демократии. Вы увидите, что политика - это не просто искусство жить в большом современном городе и не только «конкурс красоты для уродов», по выражению Гора Видала - и уж тем более не набор благопристойных правил на все случаи жизни. Политика - это судьба, как говорил Наполеон: повседневный приватный риск, кропотливый труд, единственный, который во все времена оплачивался не милостыней зарплат, а излишеством, роскошью, то есть точным наблюдением, возвышенным чувством и редким умозаключением, поскольку настоящая, подлинная роскошь - это всегда редкость, дар, произведение искусства и никогда не товар фабричного производства.