Европа - [24]

Вслед за Слотердайком можно сказать, что классическое искусство - это искусство, которое переживает свою интерпретацию. Применительно к античной скульптуре одной из форм этой интерпретации было пережигание мрамора на известь средневековыми каменщиками. О вкусах не спорят, и многим меланхоличные парадоксы Фишли и Вайса или волшебный театр света Отто Пине нравятся куда больше, чем беспощадное совершенство древности. Тем не менее витальность римских монументов, их способность к выживанию в тех условиях, когда и в помине не было ни музеев, ни кураторов, ни охраны памятников культуры и когда судьба произведения зависела только от него самого, от его собственных, рассматриваемых вне всякого контекста, качеств - эта властная цепкость и живучесть классики просто поражают.

Сегодняшний Рим до краев наполнен этой жизнеспособностью, доставшейся ему в наследство из времен куда более драматичных, чем эпоха правления Берлускони. В ней нет навязчивости и грубости: вальяжный попрошайка, если вы откажете ему, добродушно улыбнется и снова завалится в тень фонтана болтать с проститутками. «Когда мы приняли решение впредь заниматься только собственными насущными проблемами, - пишет Слотердайк, - а по отношению ко всему остальному готовы произвести экзистенциальную редукцию и сбросить балласт, вот тогда-то в том, что осталось, мы вдруг начинаем распознавать голоса классики: здесь - абсолютно незаменимое предложение, там - прелестный пассаж, порой родственное душевное волнение, и повсюду - россыпь драгоценных слов, от которых невозможно отказаться как раз тогда, когда решено говорить только о своем, не слушая больше жужжания масс-медиа, институтов и отчужденной информации».

IX.

Еще более долговечными и повсеместными, чем элегии и сентенции, портики и капители, оказались законы римского общества. Римская республика до сих пор жива, и современная Европа - это, если хотите, одна из ее очередных реинкарнаций. Это очень хорошо можно почувствовать в Брюсселе - на стыке испанской и скандинавской мистик. Именно в разрезе рассуждений об иерархии небесных сущностей и относительности времени становится особенно выразительной современная европейская бюрократия, анонимная, живущая в Зазеркалье отражающих облака небоскребов, в практичном отдалении от легендарного Дворца юстиции, построенного там, где прежде стояла городская виселица и «строительство которого было начато еще до того, как был представлен грандиозный, детально проработанный проект, подготовленный неким Жозефом Поларом, вследствие чего, сказал Аустерлиц, в этом здании объемом семьсот тысяч кубометров появились лестницы и коридоры, которые никуда не ведут, не говоря уже о том, что тут есть залы и помещения, не имеющие дверей и куда никому не попасть - своего рода замурованная пустота, воплощающая собой сокровенную тайну всякого санкционированного насилия» - В. Г. Зебальд, «Аустерлиц».

Взгляд на окружающий мир изнутри этой небесной иерархии - это взгляд испанского суверена на собственные владения из окна неприступной крепости, с вершины мира. Разглядывая, в раздумьях о судьбах человечества, расстилающиеся перед вами пространства, вы поймете, что власть - это прежде всего хорошо промытая и настроенная оптика, обзор, всевидение, паноптикум, короче говоря. Вы почувствуете себя так, будто оказались прямо в знаменитой книжке Фуко, в середине одной из иллюстраций. Вы увидите перед собой бесконечную равнину, прорисованную до самого горизонта настолько тщательно, что каждый ваш потенциальный подданный будет отчетливо различим в этом бескрайнем пейзаже, над которым торжественно громоздятся облака, сманившие Колумба в путь. Отсюда можно разглядеть не только пенсионера, намеревающегося реформировать орфографию, будущего инсургента, пока еще не подозревающего о своих противозаконных намерениях и спокойно собравшегося посмотреть только что скачанную нелегальную копию нового триллера, или коммивояжера, изобретающего на досуге идеальную систему обеспечения человечества бесплатной электроэнергией, - отсюда виден край света.

Он находится на обрывистом португальском берегу и обозначен небольшой, отстиранной океанскими волнами до снежного блеска крепостью. Здесь похоронен учитель Колумба Генрих Навигатор, и здесь вы поймете, что вдалеке, за ровной, сверкающей под низким солнцем стеной воды есть края еще более невообразимые, чем те, которые грезились вам в начале вашего анабазиса: чудесные страны, где обезьяны почитаются умнее людей, где люди ездят на лимузинах, усыпанных бриллиантами, и летают на золотых самолетах, где покойников сжигают у вас под окнами и выбрасывают потом остатки в речку посреди города, где добродушные селяне весело водят под пальмами хоровод, плавно переходящий в геноцид, и куда день и ночь надрывно завлекают своих подписчиков, читателей и прочих добрых людей газеты, путеводители и благотворительные организации. На этом высоком ветреном берегу, перед финишной ленточкой горизонта вы почувствуете, что есть вещи, которых вы не хотите касаться - не потому что они далеки и недосягаемы, а потому что они по-прежнему внутри вас, несмотря на все ваши попытки убежать от самого себя. Вы поймете, что многому в жизни есть предел - в том числе и вашей тяге к новизне.