Европа - [19]

II.

Вполне понятно поэтому, что все выставленные на подиумах, воображаемые мировые столицы были нью-йорками. Нью-Йорк - это традиционная эмблема нового мира и связанных с ним романтических представлений о человеке - хозяине своей судьбы, преобразователе природы и общества, неутомимом пролетарии, постигающем, подобно Фаусту, на собственном опыте суть законов бытия. Здесь есть место подвигу, здесь героизм - это не пустое слово: достаточно вспомнить Лимонова, уехавшего в этот город вполне салонным советским культуртрегером и вернувшегося обратно убежденным национал-большевиком. Мэтью Барни прекрасно сумел передать нью-йоркский дух в своем третьем «Кремастере», где орудием бессмертия становится «Додж» - одновременно и молот, и наковальня, эссенцией нового человека - стальные зубы с примесью перемолотого в прах зомби, а школой жизни - монументальная попытка объехать всех на кривой, закончившаяся живописным увечьем, нанесенным дерзкому социальному альпинисту стражами законов мироздания - масонами и бандитами.

Нью-Йорк - это своего рода точка отсчета, ориентир, один из полюсов цивилизации, цель всякого мексиканского амундсена или египетского нансена. Здесь стоит побывать хотя бы для того, чтобы понять или почувствовать, как устроена современная глобальная психогеография, существенно изменившаяся со времен Беньямина и Дебора. Не случайно новые нигилисты - не те вдохновенные прагматики Тургенева и Якоби, которые пытались освободить язык повседневности от метафизических эксцессов, а нынешние безапелляционные проповедники, для которых всякое настоящее время - это досадная помеха, неустранимый зазор, то и дело назойливо мелькающий между исполненными священного смысла страницами, строчками и знаками и, в конечном счете, между законченным совершенством прошедшего и еще более поразительной безупречностью будущего, - не случайно они, в отчаянной попытке остановить время, выбрали своей мишенью именно Манхэттен как центр всемирного циферблата.

Ханна Арендт, рассуждая об уникальности Американской революции, упоминает о том, что, помимо прочего, она положила начало Новому времени, современной истории как таковой. Иными словами, эта революция упразднила не только симметричную вечность монотеистов, раз за разом распространяющуюся в обе стороны от той единственной центральной новости всякой религии, которую верующий ежедневно узнает заново, но заодно и ту, еще более древнюю цикличность античной однообразной новизны, которая в силу бесконечной повторяемости утрачивает всякую ценность и становится «суетой сует». Ханна Арендт пишет о том, что вместе с Американской революцией люди открыли в себе «способность к новизне», и не случайно индустрия массовых новостей возникла параллельно с развитием Соединенных Штатов - их пример показал, что в мире есть такие общественные изменения, которые могут вызвать повсеместный интерес широких масс.

По вполне понятным причинам автор книги «О революции» всячески избегает употреблять слово «прогресс» - термин, изрядно заклеванный моралистами. Революция, в свою очередь, тоже понятие амбивалентное: это может быть постепенно набирающий обороты двигатель изначально сомнительного, шаткого и хрупкого общественного прогресса, а может быть (особенно если иметь в виду, что первоначальный смысл слова «революция» - возвращение) - и безостановочный ницшеанский цикл дионисийской вседозволенности и аполлонического террора.

Так оно и есть, по сути дела: американская революция была не столько восстанием недовольных, сколько результатом уже сложившегося за океаном к середине XVIII века уклада жизни и окончательно оформившей его работы на редкость компетентных и изобретательных политических авангардистов. Все дальнейшие европейские революции были попытками повторить этот уникальный исторический эксперимент в совершенно чужеродных условиях и поэтому, как, например, революция французская, отличались крайней жестокостью и растягивались на десятилетия, если не на века.

Поэтому, оказавшись в Нью-Йорке, вы, даже если вы не интересуетесь ничем, кроме Вермеера в коллекции Фрика или фильмов о размножении пластинчатых червей по каналу Дискавери, не сможете не почувствовать отзвука этой вращающей мир энергии. Одно время казалось, что история совсем уже было выдохлась в трактатах Фукуямы, но 11 сентября 2001 года она все-таки выпуталась из смирительной рубашки гегелевских умозаключений и была запущена заново усилиями его неожиданных оппонентов, которые, как всякая сила из тех, что вечно желают зла и вечно совершают благо, хотели ровно противоположного.

«Американец - это новый человек, живущий в соответствии с новыми принципами; в силу этого он должен руководствоваться новыми идеями и формировать новые мнения. От принудительного безделья, услужливой зависимости, нужды и бессмысленной работы он перешел к трудам совсем иной природы, снискавшим щедрую поддержку» - писал французский переселенец и фермер Мишель де Кревкёр, которому, по странному стечению обстоятельств, посол США в Париже, будущий президент и автор первой по-настоящему глобальной политической доктрины Джеймс Монро отказал во въезде на новую родину уже во времена революции французской, когда де Кревкёр, будучи аристократом, вынужден был скрываться от робеспьеровской «деспотии свободы». За сто лет до Ницше изобретатель знаменитого выражения Ubi panis ibi patria де Кревкёр на другой стороне Атлантики открыл для себя «новую расу людей, чьи труды и чье наследие станут рано или поздно причиной великих перемен в мире».