Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [20]
Оставив возню с кровью, врачиха срезала с меня клок волос из-за уха, собрала стриганки с ногтей, кусочки кожи… все это разложила по разным коробочкам.
— Это зачем? — удивился я.
— Приказано сделать вам полное обследование, включая биопсию и сравнить с теми анализами, которые я делала при вашем первичном поступлении сюда. Я только исполнитель. — Берта Иосиповна снова поднесла вплотную к очкам какой-то листок и прочитала, — двадцать восьмого ноября прошлого года.
— Как же вас с таким зрением в армию призвали? — удивился я.
— Я их таблицу выучила наизусть. А очки одела такие, чтобы только видеть, куда окулист указкой тыкает, — цыкнула врачиха зубом этак с гордостью. — Ну вот, как раз и чайник вскипел. Вы любите чай пить покрепче или пожиже? А то академик Бах как придет к Опарину в лабораторию, то всегда приговаривает, что ''хозяин русский, а чай жидок''.
— Если есть такая возможность, то покрепче, — улыбнулся я этой доброй женщине.
Мы пили чай, наслаждаясь процессом. С вкуснейшими горчичными сушками-челночками.
Потом только я пил чай, а Берта Иосиповна быстро манипулировала трубочками, пузырьками и реактивами, не уставая говорить со мной о химии, в которой я неожиданно проявил вполне приличные знания. Откуда я это знаю? Не спрашивайте, тогда я не скажу вам куда идти. Не знаю! Но… знаю. Такой вот парадокс.
— Вы не тем занимаетесь по жизни, — в конце беседы заявила Берта Иосиповна, — в вас пропадает исследователь с широким кругозором. Если вас комиссуют, то я готова составить вам протекцию к нам в институт.
— Я летать люблю. И к тому же у меня нет образования, — отмахнулся я.
— Зато есть Золотая Звезда, которая откроет вам двери любого учебного заведения. Можно ведь и вечером учиться? — наставительно наседала она.
''Мышь, высохшая в лаборатории'' — так называл таких женщин один из моих знакомых. Кто?.. Не помню.
— Вы успели защитить диссертацию? — сменил я тему. Человек… любой человек все же охотнее всего говорит о себе любимом.
— Нет, — улыбнулась она. — Сбежала на фронт. Как из-под венца. А потом ученый совет эвакуировался в город Фрунзе[18]. Но какие мои годы… Вернется Академия из Средней Азии — защищусь.
— Берта Иосиповна, а кому понадобились мои повторные анализы?
— Вашему лечащему врачу и этому… Ананидзе, — прыснула она в кулачок.
Так… Опять Ананидзе. А я уж было расслабился. Грешным делом подумал, что на воду дует доктор Туровский, раз молоком обжегся.
Ладно…
Еще не вечер…
Не будем упиваться грядущими бедствиями.
Может еще и пронесет.
В палату вернулся как раз к утренней сводке.
''В течение ночи на четвертое января наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Заняли ряд населенных пунктов и в их числе город Боровск'', - вещала черная тарелка красивым женским голосом. — 'За третье января уничтожено девятнадцать немецких самолетов. Наши потери пять самолетов. Части нашей авиации уничтожили двадцать три немецких танка, три бронемашины, более двухсот девяносто автомашин с пехотой и грузами, около ста повозок с боеприпасами, автоцистерну с бензином, взорвали склад с боеприпасами, сожгли четыре железнодорожных эшелона. Рассеяли и уничтожили до двух полков пехоты противника''.
— Обхода еще не было? — спросил я, после того как закончилась сводка.
— Дык, и завтрака еще не было, — откликнулся танкист. — И брадобрей пока не появлялся.
— И политрук наш куда-то свою однорукую шкуру занес, — добавил кавалерист. — Курить пойдем? Пока время есть.
— Хорошо, что я бросил эту вредную женскую привычку, — сделал Раков многозначительную рожу.
— Почему женскую? — купился Данилкин.
— А ты присмотрись. Бабы так до войны табак не смолили.
— У нас, между прочим, в стране половое равноправие, — заметил я. — Что и отражается в продпайке на табачном довольствии.
— У-у-у-у-у… Уже начитался, — Раков взял баян и отвернувшись от нас заиграл ''Старенький дом с мезонином''.
А после завтрака понеслось… ЛФК, динамические мышечные нагрузки и реакции на них, разве что бегать не заставляли, зато приседал на одной ноге, держа гипс на весу под секундомер до и после. Такое ощущение, что меня проверяли на готовность к вступлению в отряд космонавтов.
В палату приполз исключительно на морально-волевых. Упал на койку и тупо уставился на то, как Коган ваяет на ватмане траурное объявление по полковнику Семецкому.
— Саш, ты случаем на художника не учился? — спросил, глядя, как четко он выводит буковки гуашью.
— Нет. Специально не учили нигде, разве что только в бойскаутах. При НЭПе еще. Но считаю, что пропагандист должен уметь все: и писать, и рисовать, и грамотно речь толкать. Все сам.
— Как же ты тогда коммунистом стал? — удивился Раков, что даже прекратил свое тихое пиликанье на баяне. — Из бойскаутов-то. Я мальцом помню, как они с пионерами дрались. Сурово махались. Даже шестами, с которыми ни те, ни другие не расставались.
— Люди, Коля, к коммунизму приходят разными путями, — не отрываясь от своего занятия, ответил Коган. — Но потом уже идут, глядя в одну сторону — в светлое будущее.
