Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [16]
— Беги. Комиссарь, — пожал я его ладонь.
— Не… комиссарить мне рано, — ответил он на ходу. — Комиссар в госпитале есть. Полковой комиссар Смирнов. Я ему в помощь буду.
У двери он обернулся и подмигнул.
— Газеты по палатам вам читать. С мелодекламацией.
— А что такое мелодекламация? — спросила медичка, когда за Коганом захлопнулась дверь.
— Не помню, — честно ответил я.
— Не интересно с вами разговаривать, — заключила девица. — Переходим к следующему снаряду.
Когда я вышел из кабинета ЛФК то оторопел от толп народу, рассекающего по обычно пустоватым госпитальным коридорам. И в военной форме и в гражданке. Мужчин и женщин. Женщин было больше. Они меня чуть с ног не снесли. Упал бы точно, если бы меня две женщины лет двадцати пяти в форме, в шинелях и буденовках, вовремя не подхватили.
Буденовки у них были мастерски пошитые. На лбу зеленая звезда с малиновой окантовкой. В центре ее кокарда — обычная эмалевая звездочка. Петлицы также зеленые с малиновым кантом. На каждой шпала! Над шпалой золотистая чаша со змеей. Военврач третьего ранга. Звание равное армейскому капитану. Коган меня в местной геометрии рангов первым делом просветил.
И сами девушки такие ладные, аккуратные. Длинные шинели по фигуре ушитые. Ремнями крест-накрест перевитые. Да еще в островерхих буденовках. Очень они напоминали шахматные фигурки.
— Извините, мы не нарочно, — проворковала одна врачиха, устанавливая меня вертикально, пока ее подруга подбирала мой костыль с пола.
— А чтобы подобного не случилось с вами снова, мы вас проводим до палаты. Где она? — даже не предложила, а потребовала другая.
— На втором этаже, — только и успел я проблеять.
У лестницы я все же спросил в честь чего сегодня в госпитале демонстрация.
— Формируются санитарные поезда. Эвакуационные. Мы их штатный персонал. Нас по такому случаю даже раньше на полгода из института выпустили. Так, что все выходные вам тут будет тесно и шумно. Я — Маша Шумская, Она — Лена Костикова. А вы?
А я схулиганил перед девчатами в не обмятой форме.
— Герой Советского Союза старший лейтенант Ариэль Фрейдсон. Честь имею.
— Так уж и герой, хватит заливать, — девчонки даже остановились.
Я обиделся. Вынул из кармана халата газету, развернул и дал им почитать.
Врачихи на внешность были обычные. Не красавицы и не уродки. Форма им шла. Особенно буденовки.
— Ой, и правда герой, — прикрыла губы ладошкой Костикова.
— А может он и не Фрейдсон вовсе? — заосторожничала Шумская.
— Ведите уж меня в палату и там спросите, как меня зовут, — предложил я, отбирая у них газету.
В палате Коган натягивал на свои кривые ноги галифе из синей диагонали. Они у него были английского фасона: очень узкие внизу и в коленях, а аккуратные ''уши'' начинались на ладонь выше колен.
— Ойц, мадамы, пардоньте, — он резко повернулся к нам спиной, демонстрируя свой плоский зад с отвислыми на нем кальсонами. — Один момент.
Натягивать тесные галифе, да еще одной рукой ему было неудобно, и он замешкался, неловко дергаясь.
На помощь ему бросилась Шумская. Толкнула Когана ненароком, и они чуть не грохнулись ниц на кровать, но кавалерист вовремя схватил военврача за хлястик шинели. Хлястик затрещал, выстрелил пуговицей, но удержал.
Они вновь приняли вертикальное положение, и в три руки довольно быстро галифе оказалось на положенном месте. Через минуту врачиха уже выговаривала политруку, что с таким тесным галифе надо носить шелковые кальсоны. Не иначе.
— Они и были у меня шелковые, — Коган густо покраснел. — Да вот пока мне руку отрезали, кто-то их спёр.
При этом политрук неловко пытался надеть правой рукой на левое плечо подтяжку. С правой стороной он справился лихо.
Шумская помогла ему и с подтяжкой и с габардиновой гимнастеркой и с портупеей без кобуры.
Коган стал выглядеть браво. Особенно блестя медалью ''За боевые заслуги'', но все портил свободно висящий левый рукав с сиротливой красной звездой. Наконец и его заправили за ремень.
— Позвольте представиться, — слегка наклонил он разлохмаченную голову перед женщиной. — Старший политрук Александр Коган. Политрук этого богоспасаемого заведения.
— Так это вы нам должны читать лекцию о международном положении? — спросила Костикова.
— Не буду отказываться от такой чести, — вскинул подбородок Коган.
— А что же вы тогда одеваетесь в палате раненых?
— А где ещё, если я утром лежал на этой койке в статусе раненого, — улыбнулся политрук.
Заглянул в палату доктор Туровский.
— Так… Это ещё что за митинг?
— Мы вашего ранбольного героя привели, Соломон Иосифович. По дороге позаботились, чтобы его не затоптали, — улыбнулась Шумская.
Доктор Туровский вскинул руку и упёр указательный палец в грудь военврача.
— Шумская.
— Так точно, товарищ военврач второго ранга, — бодро отрапортовала та. — Военврач третьего ранга Шумская. Представляюсь по случаю присвоения воинского звания.
— Э…. - палец врача уже смотрел в грудь другой военврача. — Костина.
— Костикова, Соломон Иосифович, — поправила она.
— Ну-с, девушки, поздравляю вас врачами. Не рано ли?
— Следующие за нами курсы будут выпускать уже по сокращенной программе. Нам, уж не знаю: за кого следует помолиться, засчитали полный курс.
Бывает и так… Нагнулся, чтобы гриб срезать, разогнулся, и все… ты уже совсем в другом месте. И не в Подмосковье, а вообще в каких-то неведомых горах. Не судьба, а просто анекдот: спустился с гор за солью, а тебя в армию забрали. На чужую войну в чужом мире, где нет двигателей внутреннего сгорания и даже дирижабли летают на паровых машинах. В этих условиях и приходится выживать студенту Тимирязевской сельхозакадемии Савве Кобчику. По местным меркам неграмотному, необученному солдату со странными идеями.
Если по воле рока ты оказался в чужом мире, будь осторожен, ибо разницу менталитетов никто не отменял. Другой мир — это даже хуже, чем эмиграция. Но что не убивает тебя, то делает сильнее. Послезнание развития техники становится не только благом, но и проклятием, привлекая внимание сильных мира того. И еще на ногах веригами повисла любимая жена с грудным ребенком. А вокруг война, которую историки потом назовут мировой. Поняв, что прогресс возможен только на основе реально существующих технологий и имеющейся квалификации туземных специалистов, Савва Кобчик не только патентует вещи «из будущего», но и окружает себя энтузиастами, которых достаточно «опылять» проверенными временем идеями и уводить от тупиковых решений — остальное они сделают сами.
Я не помню что произошло.Возможно будет трудно,возможно просто сложно,но я знаю себя.
Наш мир, как оказалось, не одинок. Другой мир был случайно открыт во время научного эксперимента, но его существование не разглашается учеными и их спонсорами, которые создали тайную организацию – орден. Своей главной целью орден декларирует заселение нового мира и незаметно для окружающих отправляет туда людей, которые здесь, на Старой Земле, посчитали себя лишними. Главный герой, неплохо устроенный в нашей жизни, лишним себя не считает, но однажды по ошибке попадает в этот новый мир с автобусом и тринадцатью юными красавицами из эскорта.
Я, Савва Кобчик, студент Тимирязевской академии, когда я попал в этот мир, то мне просто надо было выжить. И я отдался на волю течения жизни. А та потащила меня по течению вверх. В сферы, в которые я никогда не стремился и которые для меня зачастую непонятны. «Это надо всосать с молоком матери», — говорил мне генерал-адъютант ольмюцкого короля, и он оказался прав. Я постоянно попадаю в неприятные ситуации именно потому, что я даже не столько не знаю местных реалий, сколько их не чую. И не только пресловутое придворное общество, но и горские обычаи того народа, к которому я тут официально принадлежу.
Нежданная встреча в осеннем лесу перевернула всю жизни пенсионера. Получив способность ходить по реке времени, Дмитрий Крутояров даже не предполагал что к бонусам омоложения и долголетия, новой счастливой семье, он получит ежедневную напряженную работу снабженца в заповеднике ««Неандерталь»» за 40 тысяч лет до Рождества Христова. И таскать ему всё придётся из разных времён с приключениями.
Господи, кто только не приходил в этот мир, пытаясь принести в дар свой гений! Но это никому никогда не было нужно. В лучшем случае – игнорировали, предав забвению, но чаще преследовали, травили, уничтожали, потому что понять не могли. Не дано им понять. Их кумиры – это те, кто уничтожал их миллионами, обещая досыта набить их брюхо и дать им грабить, убивать, насиловать и уничтожать подобных себе.
Обычный программист из силиконовой долины Феликс Ходж отправляется в отдаленный уголок Аляски навестить свою бабушку. Но его самолет терпит крушение. В отчаянной попытке выжить Феликс борется со снежной бурей и темной стороной себя, желающей только одного — конца страданий. Потеряв всякую надежду на спасение, герой находит загадочную хижину и ее странного обитателя. Что сулит эта встреча, и к каким катастрофическим последствиям она может привести?
Говорят, что самые заветные желания обязательно сбываются. В это очень хотелось верить молодой художнице… Да только вдруг навалились проблемы. Тут тебе и ссора с другом, и никаких идей, куда девать подобранного на улице мальчишку. А тут еще новая картина «шалит». И теперь неизвестно, чего же хотеть?
Сергей Королев. Автобиография. По окончании школы в 1997 году поступил в Литературный институт на дневное отделение. Но, как это часто бывает с людьми, не доросшими до ситуации и окружения, в которых им выпало очутиться, в то время я больше валял дурака, нежели учился. В результате армия встретила меня с распростёртыми объятиями. После армии я вернулся в свой город, некоторое время работал на лесозаготовках: там платили хоть что-то, и выбирать особенно не приходилось. В 2000 году я снова поступил в Литературный институт, уже на заочное отделение, семинар Галины Ивановны Седых - где и пребываю до сего дня.
Я родился двадцать пять лет назад в маленьком городке Бабаево, что в Вологодской области, как говорится, в рабочей семье: отец и мать работали токарями на заводе. Дальше всё как обычно: пошёл в обыкновенную школу, учился неровно, любимыми предметами были литература, русский язык, история – а также физкультура и автодело; точные науки до сих пор остаются для меня тёмным лесом. Всегда любил читать, - впрочем, в этом я не переменился со школьных лет. Когда мне было одиннадцать, написал своё первое стихотворение; толчком к творчеству была обыкновенная лень: нам задали сочинение о природе или, на выбор, восемь стихотворных строк на ту же тему.
«Родное и светлое» — стихи разных лет на разные темы: от стремления к саморазвитию до более глубокой широкой и внутренней проблемы самого себя.