Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - [27]

Но нас занимает сейчас, главным образом, другое. Нетрудно понять специальное целевое назначение этого экскурса. Он должен был высоко поднять престиж беженцев и этим самым еще значительнее усилить приток пожертвований. Не случайно поэтому, так подробно и конкретно повествует Ганновер о различных формах благотворения, существовавших у евреев Польши. Это, по существу, программа благотворительной деятельности, которую хронист в такой деликатной полузавуалированной форме предлагает богатым евреям Германии, Голландии, Турции, Италии и других стран[154].

Всяческое прославление необыкновенной учености «польских раввинов и рош-гаиешив» (руководителей «духовных академий»), которому Ганновер посвящает в том же экскурсе не один абзац, непосредственно отвечало интересам той группы беженцев, с которыми Ганновер был связан самым тесным образом. Эта тема интересует его и в чисто профессиональном плане. Многочисленные представители клира жадно ищут (и, как известно, массами получают) приглашения на занятие всяческих духовных должностей на местах своего нового местожительства.

Если хронистами всячески культивируется тема «еврейской солидарности», им необходимо, конечно, показать и «общееврейское» (или, как принято было выражаться в националистических кругах, «вечноеврейское») в самых бедствиях.

Хронисты, как мы помним из предшествующего изложения, с достаточной иногда ясностью ощущали социальную подоплеку событий. Они, как было показано, были очень далеки от понимания развернувшейся перед ними жестокой борьбы (взятой в целом), как «войны за веру». Не вполне скрыта от их глаз была и социальная расчлененность еврейского общества, а у Ганновера мы встречаемся с замечаниями, показывающими, как близко он подошел к правильному пониманию социальных причин войны.

Но несмотря на все это, впадая зачастую в прямое противоречие со своими собственными высказываниями, еврейские хронисты, все в равной мере, свои описания «еврейских бедствий» выдерживают в строжайшем соответствии со стандартом повествования о «гибели за веру» (или, по их специальной терминологии, «за святость имени»), сложившимся в националистически-клерикальной еврейской летописной традиции. Это противоречие легко объясняется классовой природой хронистов. Всей впитанной ими культурой и своим классово и национально ограниченным сознанием они были подготовлены к осмысливанию событий в «вечно-еврейском» национально-религиозном аспекте. Только такая трактовка делала возможной использование всех этих жесточайших бедствий для укрепления и пропаганды еврейского религиозно-национального единства.

Задачи хронистов (стало быть, и социальной верхушки украинско-белорусского еврейства) максимально были облегчены тем обстоятельством, что по сложившимся условиям переход на сторону восставших был сопряжен с актом крещения. Как уже отмечалось, хронисты неохотно и скупо, явно скрывая многое, рассказывают о случаях «вероотступничества». Но с тем большим пафосом многословно и со многими особо поучительными, с их точки зрения, подробностями хронисты повествуют о героической «твердости в вере» и засвидетельствованной десятками тысяч трупов жертвенной готовности «покласть свои выи на заклание». И есть хроники, которые почти полностью посвящены описанию такого «мученичества за веру». Это относится к таким произведениям, как уже упомянутые выше «Врата покаяния» и особенно к остававшейся до недавнего времени неизвестной хронике «Zaar bath rabim»[155]. Из этих хроник только первая представляет в некоторой части исторический интерес, вторая же является явной компиляцией. В них характерно подробнейшее описание всех ужасов, сопровождавших разгром еврейских общин, еще ярче оттеняющее проявленную «твердость в вере» и отсутствие в этих хрониках упоминания о случаях крещения.

Излагая историю бедствий, хронисты традиционно начинают с Немирова и Тульчина. Это были первые крупные общины, подвергшиеся разгрому. И память о многочисленных жертвах, погибших «за святость имени» в этих городах, запечатлелась особенно сильно. Ко дню разгрома Немирова был приурочен и ежегодный поминальный пост в память «бедствий 5408 г.»[156]. Естественно поэтому, что о событиях в Немирове и Тульчине хронисты повествуют особенно подробно. Описанию разгрома других общин они уделяют значительно меньше внимания.

Так, вспоминая Гомель, Ганновер ограничился таким лапидарным замечанием: «в св. общине Гомеля были убиты неисчислимые тысячи евреев за святость имени, а оттуда казаки направились и т. д.»[157]. Но вот в хронике Саббатая Гакогена наиболее подробно как раз повествуется о «бедствиях» Гомеля[158]. Очевидно здесь мы встречаемся с ярким выражением «местного патриотизма» хронистов, происходящих из Польши и особенно из Белоруссии, стремящихся — в противовес «украинцу» Ганноверу — наделить достаточным ореолом мученичества и «своих» земляков; однако если мы сравним рассказ Ганновера о Тульчине и Саббатая Гакогена о Гомеле, то увидим, что они составлены по совершенно одной и той же стандартной схеме, а именно:

Схема рассказа Ганновера о бедствиях Тульчина.