Евнухи в Византии - [62]

. Однако сама Рингроуз указывает на более сложное положение дел: хотя она утверждает, что евнухов в Византии можно рассматривать как третий пол, те евнухи, которых она имеет в виду, на самом деле представляют собой отдельную группу — придворных евнухов. Как же тогда быть с другими евнухами в византийском обществе? Какой пол представляют евнухи другого статуса? Особенно те, кто занимал церковные посты, — клирики и монахи. Рингроуз допускает возможность, что в византийском обществе действительно существовало более трех полов, то есть что существовало множество гендерных идентичностей. Хотя она и не развивает это соображение, оно требует изучения, прежде чем можно будет говорить о гендерном статусе евнухов в Византии. В то же время можно предположить, что, как и в случае сосуществования положительных и отрицательных взглядов на евнухов, гендерная классификация евнухов могла меняться в зависимости от желаний автора: для этого существовал целый ряд возможностей, как было показано в настоящей книге. Помимо того, что евнухов признавали иными, их можно было считать также мужчинами или женщинами.

Самоидентификация евнуха?

До сих пор настоящая глава была посвящена тому, как евнухи воспринимались неевнухами. Естественно, однако, задаться вопросом: а что сами евнухи думали о себе? И здесь мы сталкиваемся с той общей проблемой, о которой говорилось в настоящей книге выше, — отсутствием голосов самих евнухов[934]. Исключения были в Новое время, — например, мемуары кастрата Балатри и опубликованные электронные письма хиджры Моны Ахмеда[935]. Несмотря на редкость таких голосов, из современных примеров становится ясно, что евнухи могут быть озабочены своей самоидентификацией. Нанда отмечает стремление некоторых хиджр рассказать о себе, а Энгельстейн говорит об интересе русских скопцов к этому вопросу, о чем свидетельствует, например, их желание запечатлеть самих себя на фотографиях. Хиджры и русские скопцы — весьма самобытные группы, и, возможно, они не типичны для евнухов в целом, но тут уместно спросить, дают ли нам византийские евнухи какие-либо примеры саморепрезентации.

Письменных источников нет: насколько известно, ни один из известных нам византийских писателей не был евнухом. Пресловутое возможное исключение — Симеон Новый Богослов, но если он и был евнухом, то, похоже, не делал этого очевидным[936]. Евнухи были субъектами литературных текстов, а не их создателями.

Впрочем, есть примеры визуальной репрезентации. Наиболее известное сохранившееся изображение византийского евнуха — это, вероятно, мозаика с Игнатием Новым на северном тимпане Святой Софии Константинопольской[937]. Однако не все изображения евнухов сохранились. Известно, что существовали и изображения спальничих. Эпиграмма на спальничего Юстиниана I Каллиника относилась к изображению этого евнуха, а портреты Евтропия, praepositus sacri cubiculi императора Аркадия, приказано было уничтожить после его отстранения от власти в 399 году[938]. Текст VIII века «Краткие представления из хроник» указывает на статую препозита IV века Илариона и статую евнуха, отождествляемого как кувикуларий V века Платон[939]. Предполагается, что такие изображения создавались с целью отметить статус, достигнутый евнухами в позднеантичном или византийском обществе в религиозной или политической сферах[940]. Этот сценарий сразу заставляет вспомнить множество портретов знаменитых певцов-кастратов, свидетельствующих об их признании в обществе[941]. Например, Тендуччи, посетивший Великобританию и Ирландию во второй половине XVIII века, был увековечен Томасом Гейнсборо[942]. Кастрат Венанцио Рауццини (1746–1810), для которого Моцарт сочинил свое Exsultate, jubilate и который поселился в Бате в 1787 году и похоронен в Батском аббатстве, позировал для нескольких портретов, например со своей собакой Турком — для Джозефа Хатчисона[943]. Особое внимание уделялось портретам самого известного из них — кастрата Фаринелли[944]. Особенно поражает портрет Фаринелли кисти Якопо Амигони, датирующийся 1750–1752 годами, где кастрат изображен с группой персонажей, в которую входят и сам художник, и либреттист Пьетро Метастазио, его хороший друг. Фаринелли стоит в центре этой группы, с орденом Калатравы, в рыцари которого он был посвящен в 1750 году королем Испании Фердинандом VI. Такое изображение заставляет задаться вопросом о том, как много Фаринелли хотел сказать этим о себе. Тут снова вспоминается интерес русских скопцов к фотографированию. Возможности для саморепрезентации всегда могли существовать.

Интересно, что в Византии есть примеры визуальных образов евнуха, где, возможно, присутствует элемент его участия в их создании. Главный пример этого — ктиторская миниатюра Библии Льва Х века, изображающая евнуха Льва, который подносит свою Библию Богородице и, в конечном счете, Христу[945]. Гладкое лицо Льва наводит на мысль о том, что он евнух, что подтверждают и надписи, сопровождающие изображение и описывающие всю сцену: они идентифицируют его как препозита и сакеллария. Его одежда тщательно прописана: он одет в белую тунику (