Евгенiй Онѣгинъ - [4]

Толкуетъ Сея и Бентама;

Но вообще ихъ разговоръ

Несносный, хоть невинный вздоръ.

Къ тому жъ онѣ такъ непорочны,

Такъ величавы, такъ умны,

Такъ благочестія полны,

Такъ осмотрительны, такъ точны,

Такъ неприступны для мужчинъ,

Что видъ ихъ ужъ раждаетъ сплинъ⁷.

XLIII.

И вы, красотки молодыя,

Которыхъ позднею порой

Уносятъ дрожки удалыя

По Петербургской мостовой,

И васъ покинулъ мой Евгеній.

Отступникъ бурныхъ наслажденій,

Онѣгинъ дома заперся,

Зѣвая, за перо взялся,

Хотѣлъ писать: но трудъ упорный

Ему былъ тошенъ; ничего

Не вышло изъ пера его,

И не попалъ онъ въ цехъ задорный

Людей, о коихъ не сужу,

Затѣмъ, что къ нимъ принадлежу.

XLIV.

И снова преданный бездѣлью,

Томясь душевной пустотой

Усѣлся онъ съ похвальной цѣлью

Себѣ присвоить умъ чужой;

Отрядомъ книгъ уставилъ полку,

Читалъ, читалъ, а все безъ толку:

Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ;

Въ томъ совѣсти, въ томъ смысла нѣтъ;

На всѣхъ различныя вериги;

И устарѣла старина,

И старымъ бредитъ новизна.

Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги,

И полку, съ пыльной ихъ семьей,

Задернулъ траурной тафтой.

XLV.

Условій свѣта свергнувъ бремя,

Какъ онъ отставъ отъ суеты,

Съ нимъ подружился я въ то время.

Мнѣ нравились его черты,

Мечтамъ невольная преданность,

Неподражательная странность

И рѣзкій, охлажденный умъ.

Я былъ озлобленъ, онъ угрюмъ;

Страстей игру мы знали оба:

Томила жизнь обоихъ насъ;

Въ обоихъ сердца жаръ погасъ;

Обоихъ ожидала злоба

Слѣпой Фортуны и людей

На самомъ утрѣ нашихъ дней.

XLVI.

Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъ

Въ душѣ не презирать людей;

Кто чувствовалъ, того тревожитъ

Призракъ не возвратимыхъ дней:

Тому ужъ нѣтъ очарованій,

Того змія воспоминаній,

Того раскаянье грызетъ.

Все это часто придаетъ

Большую прелесть разговору.

Сперва Онѣгина языкъ

Меня смущалъ; но я привыкъ

Къ его язвительному спору,

И къ шуткѣ, съ желчью пополамъ,

И злости мрачныхъ эпиграммъ.

XLVII.

Какъ часто лѣтнею порою,

Когда прозрачно и свѣтло

Ночное небо надъ Невою⁸,

И водъ веселое стекло

Не отражаетъ ликъ Діаны,

Воспомня прежнихъ лѣтъ романы,

Воспомня прежнюю любовь,

Чувствительны, безпечны вновь,

Дыханьемъ ночи благосклонной

Безмолвно упивались мы!

Какъ въ лѣсъ зеленый изъ тюрьмы

Перенесенъ колодникъ сонной

Такъ уносились мы мечтой

Къ началу жизни молодой.

XLVIII.

Съ душою, полной сожалѣній,

И опершися на гранитъ,

Стоялъ задумчиво Евгеній,

Какъ описалъ себя Піитъ⁹.

Все было тихо; лишь ночные

Перекликались часовые;

Да дрожекъ отдаленный стукъ

Съ Мильонной раздавался вдругъ;

Лишь лодка, веслами махая,

Плыла по дремлющей рѣкѣ:

И насъ плѣняли вдалекѣ

Рожекъ и пѣсня удалая.

Но слаще, средь ночныхъ забавъ,

Напѣвъ Торкватовыхъ октавъ!

XLIX.

Адріатическія волны,

О, Брента! нѣтъ, увижу васъ,

И, вдохновенья снова полный,

Услышу вашъ волшебный гласъ!

Онъ святъ для внуковъ Аполлона;

По гордой лирѣ Альбіона

Онъ мнѣ знакомъ, онъ мнѣ родной.

Ночей Италіи златой

Я нѣгой наслажусь на волѣ;

Съ Венеціянкою младой,

То говорливой, то нѣмой,

Плывя въ таинственной гондолѣ, —

Съ ней обрѣтутъ уста мои

Языкъ Петрарки и любви.

L.

Придетъ ли часъ моей свободы?

Пора, пора! — взываю къ ней;

Брожу надъ моремъ¹⁰, жду погоды,

Маню вѣтрила кораблей.

Подъ ризой бурь, съ волнами споря,

По вольному распутью моря

Когдажъ начну я вольный бѣгъ?

Пора покинуть скучный брегъ

Мнѣ непріязненной стихіи,

И средь полуденныхъ зыбей,

Подъ небомъ Африки моей¹¹,

Вздыхать о сумрачной Россіи,

Гдѣ я страдалъ, гдѣ я любилъ,

Гдѣ сердце я похоронилъ.

LI.

Онѣгинъ былъ готовъ со мною

Увидѣть чуждыя страны;

Но скоро были мы судьбою

На долгій срокъ разведены.

Отецъ его тогда скончался.

Передъ Онѣгинымъ собрался

Заимодавцевъ жадный полкъ.

У каждаго свой умъ и толкъ:

Евгеній, тяжбы ненавидя,

Довольный жребіемъ своимъ,

Наслѣдство предоставилъ имъ,

Большой потери въ томъ не видя,

Иль предузнавъ изъ далека

Кончину дяди старика.

LII.

Вдругъ получилъ онъ въ самомъ дѣлѣ

Отъ управителя докладъ,

Что дядя при смерти въ постелѣ

И съ нимъ проститься былъ бы радъ.

Прочтя печальное посланье,

Евгеній тотчасъ на свиданье

Стремглавъ по почтѣ поскакалъ

И ужъ заранѣе зѣвалъ,

Приготовляясь, денегъ ради,

На вздохи, скуку и обманъ

(И тѣмъ я началъ мой романъ);

Но, прилетѣвъ въ деревню дяди,

Его нашелъ ужъ на столѣ,

Какъ дань, готовую землѣ.

LIII.

Нашелъ онъ полонъ дворъ услуги;

Къ покойному со всѣхъ сторонъ

Съѣзжались недруги и други,

Охотники до похоронъ.

Покойника похоронили.

Попы и гости ѣли, пили,

И послѣ важно разошлись,

Какъ будто дѣломъ занялись.

Вотъ нашъ Онѣгинъ сельскій житель,

Заводовъ, водъ, лѣсовъ, земель

Хозяинъ полный, а досель

Порядка врагъ и расточитель,

И очень радъ, что прежній путь

Перемѣнилъ на что нибудь.

LIV.

Два дня ему казались новы

Уединенныя поля,

Прохлада сумрачной дубровы,

Журчанье тихаго ручья;

На третій, роща, холмъ и поле

Его не занимали болѣ,

Потомъ ужъ наводили сонъ;

Потомъ увидѣлъ ясно онъ,

Что и въ деревнѣ скука та же,

Хоть нѣтъ ни улицъ, ни дворцовъ,

Ни картъ, ни баловъ, ни стиховъ.

Хандра ждала его на стражѣ

И бѣгала за нимъ она,

Какъ тѣнь, иль вѣрная жена.

LV.

Я былъ рожденъ для жизни мирной,

Для деревенской тишины:

Въ глуши звучнѣе голосъ лирной,

Живѣе творческіе сны.

Досугамъ посвятясь невиннымъ,

Брожу надъ озеромъ пустыннымъ,

И far nіente мой законъ.

Я каждымъ утромъ пробуждёнъ

Для сладкой нѣги и свободы:

Читаю мало, много сплю,