Евангелистка - [14]

При воспоминании о былых невзгодах г-жа Эпсен оживилась и начала рассказывать об уроках по двадцать су, которые ей приходилось давать таким же беднякам, как она сама, в темной комнате при лавке, о занятиях немецким языком в обмен на уроки французского, о нелепых требованиях родителей, о молоденькой ученице, страдавшей ожирением, — с ней надо было заниматься во время прогулки и без устали водить ее по улицам, от площади Звезды до Бастилии, повторяя неправильные глаголы под холодным ветром и дождем. Так тянулись долгие годы нужды, лишений, унизительной бедности; г-же Эпсен приходилось носить старые, линялые платья, жертвовать завтраком, чтобы сберечь шесть су на омнибус, вплоть до того дня, когда она поступила учительницей в пансион г-жи де Бурлон… модный, дорогой пансион, где воспитывались дочери банкиров и богатых коммерсантов-Леони Ружье, ныне графиня д'Арло, Дебора Беккер, ставшая впоследствии баронессой Герспах. Там же училась эта странная, красивая девушка Жанна Шатлюс, ревностная протестантка, которая всегда носила с собой карманную Библию и на большой перемене во дворе вела со своими подругами долгие беседы о религии. Ходили слухи, что она скоро обвенчается с молодым миссионером и вместе с ним уедет в Африку обращать в христианство басутов. И вдруг Жанна неожиданно ушла из пансиона, а через три недели стала… супругой г-на Отмана.

Лори взглянул на собеседницу с удивлением.

— Ну да!.. — продолжала г-жа Эпсен, усмехаясь. — Сами понимаете: если выбирать между миссионером без гроша за душой и богатейшим парижским банкиром… Впрочем, чтобы решиться на этот брак, требовалось большое мужество. На Отмана страшно смотреть… У него по всей щеке огромный лишай, который он прикрывает черной шелковой повязкой. Это наследственный недуг в семье Отманов, все они страдают накожной болезнью. У его матери лишаи были на руках, днем и ночью она носила перчатки до локтей. У Беккеров, их родственников, то же самое. Но сын обезображен больше всех: надо страстно любить деньги, чтобы выйти замуж за такого урода.

Тут из бабушкиного уголка раздался нежный голос Лины, которая, окончив урок, перелистывала «Утренние часы»:

— Откуда ты знаешь, мама? Может быть, она поступила так вовсе не из жажды разбогатеть, а из жалости, из самоотвержения, может быть, ей хотелось скрасить жизнь этому несчастному?.. Люди так злы, так близоруки в своих суждениях!

Склонив над книжкой свое милое, чуть побледневшее бархатистое личико, обрамленное пышными золотистыми косами, девушка вдруг воскликнула, обратившись к матери:

— Смотри, мама, тут, кажется, про меня, про чересчур веселую барышню… Послушай: «Смех и веселье — удел душ неправедных. Наши сердца не нуждаются в них, ибо господь ниспослал нам мир и благодать».

— В самом деле, я ни разу не видела, чтобы Жанна Шатлюс смеялась, — заметила мать. — Теперь понятно, раз именно она написала эту книгу…

— А вот изречение, еще более удивительное, — перебила ее Лина, выпрямившись в кресле, и, вся дрожа от негодования, прочла: — «Любовь к отцу, к матери, мужу и детям — любовь обманчивая; все они смертны и недолговечны. Привязаться к ним сердцем — значит поступить неразумно».

— Какие клупости/ — воскликнула г-жа Эпсен, в речи которой, когда она сердилась, явственнее слышался иностранный акцент.

— Слушайте дальше, — продолжала Элина, отчеканивая слова: — «Поистине разумно поступает тот, кто возлюбил Христа, возлюбил только его одного. Спаситель не обманет вас, Христос живет вечно, но он ревнует к нашим земным привязанностям, он требует полной, безраздельной любви. Вот почему мы должны отречься от земных кумиров, изгнать из сердца все, что могло бы соперничать с господом…» Слышишь, мама? Любить друг друга грешно… Ты должна вырвать меня из своего сердца, Христос стоит между нами, нас разъединяют руки распятого на кресте… Да это просто возмутительно! Ни за что не стану переводить такую гадость!

Эта гневная вспышка так была несвойственна мягкой, уравновешенной натуре Лины, что Фанни, стоявшая рядом, вздрогнула от испуга, и ее худенькое личико побледнело.

— Да нет!.. Нет!.. Я не сержусь, деточка, — ласково сказала Элина, усаживая малютку на колени и прижимая к себе с такой нежностью, что Лори, сам не зная почему, вспыхнул от удовольствия.

— Ну, что ты, Линетта, стоит ли волноваться! — сказала мать, уже успокоившись. — Разве можно принимать к сердцу все, что услышишь или прочтешь! Эта дама и вправду сочинила дурацкие изречения, но нам же это не помешает любить друг друга.

И они обменялись взглядом, полным того безграничного понимания, какое существует только между кровными родными.

— Нет, все равно, — заявила рассерженная Лина. — Бредовые идеи заразительны и могут принести много зла… Это опасно для слабых душ, для юных существ…

— Пожалуй, я разделяю мнение мадемуазель Элины, — сказал Лори, — хотя, с другой стороны…

Г-жа Эпсен пожала плечами:

— Оставьте, пожалуйста!.. Да кто же будет читать такую чепуху?

По ее словам, эта книжка имела так же мало значения, как тоненькие англиканские брошюрки, которые суют в руки публике на Елнсейских полях заодно с прейскурантами магазинов и ресторанов. Кроме того, тут имеется и практическая сторона (г-жа Эпсен не стеснялась обсуждать семейные дела в присутствии Лори). Так вот, при оплате по три су за текст можно заработать немало. Они примутся за перевод вдвоем с дочерью, а вслед за этой книжкой последуют новые заказы. При их стесненных средствах неразумно пренебрегать добавочным заработком, надо скопить денег хотя бы на приданое для Лины.