Евангелие от Ники - [36]

Прошло Минуло еще несколько минут, прежде чем я увидел приближающуюся к бронепоезду встречающую делегацию «местных». Возглавлял ее невысокий субъект в форме генерала армии. Перебирая толстыми ножками, он смешно перепрыгивал перешагивал через рельсы. Вслед за ним спешили еще около двух десятков военных, все до единого — офицеры. Простых солдатских шинелей в толпе видно не было, не заметил я также перекинутых через плечо винтовок, пристегнутых штыков и уж тем более не уместных на занесенной снегом станции шашек и сабель. Приближающиеся люди, таким образом, на штурмовую группу не походили.

В лидере делегации без труда угадывался командующий Северным фронтом генерал Рузский. В этом не было сомнений хотя бы потому, что «на Дне» не имелось других полных «генералов армии». Круглолицый военачальник шел медленно, будто нехотя и выражение его лица, очень бледное в тусклом свете луны и немногочисленных электрических фонарей, освещавших платформу, вдруг живо напомнило мне выражение лица Иванова, которое запомнилось мне при расставании.

— Не езжали бы, Ваше Величество, — сказал мне тогда Иванов еле слышно, — остались бы в Могилеве.

— Может, поделитесь со мной причиной? — спросил его я.

Но Иванов только спрятал глаза:.

— Предчувствие, Государь. А причины нет, в самом деле. Переживать за царственную особу, мне велит моя преданность, а…

— А еще преданность велит быть со мной откровенным. Предчувствие? Да черт с вами, генерал.…..

Я чувствовал тогда, что Иванов чего-то мне не досказывает, но пребывал в уверенности, что недосказанность эта касается опасности операции, каких-то военных аспектов, ов которыхе в виду безвольности или глупости Николая офицеры отказываются сообщать.

Однако сейчас, глядя сквозь замороженные стекла вагона на плотно сбитую фигуру командующего Северным фронтом, в голову лезла, карабкалась, проползала, крамольная мысль: до Царского можно ведь не добраться…

Казалось, Рузский нарочно двигался не спеша. Во всем его облике, отражалась чудовищная борьба, захватившая сердце этого незнакомого мне человека. Голова генерала, как видно в тяжелом раздумье, была опущена вниз. За Рузским, отставая от него на полшага, брел, сумрачно сдвинув брови, генерал-лейтенант Данилов, а также прочие старшие офицеры северных армий, которых теперь, на коротком расстоянии, я узнавал одного за другим по фотографиям из «Энциклопедии» одного за другим. Все эти люди, как ни странно, казались страшно подавленыподавленными.

Подавленность приближающейся делегации постепенно передавалось и мне, ощущение чего-то страшно-неотвратимого вдруг заполнило мою черепную коробку. Контрастное отличие этой встречи от тех почти торжественных приемов, что мне оказывали в других губернских городах, завораживало, почти гипнотизировало меня. Гражданские лица, те самые, от которых я ожидал ненависти и бунта, встречали меня, подбрасывая в воздух шапки. А старшие офицеры моего штаба, — цвет нации и дворянства — молчаливым кильватерным строем из сгорбленных мрачных фигур.

В одно из мгновений, я хотел крикнуть немедленно отправляться, открыть огонь по бредущим меж рельсов сумрачным силуэтам, и под парами, надрывая машины, убраться со «Дна». Но куда? Не эту ли станцию командующий Алексеев назвал самым надежным для меня местом?

Развернув к Воейкову бледное лицо, я велел ему встретить гостей.

Станция Дно. Тот же день.

Шесть десять утра.

Мы стояли в вагон-салон-вагонее.

Присутствовали министр Двора граф Фредерикс, адъютант Воейков, я, командующий фронтом Рузский и два его офицера. Остальные, включая мою охрану и спутников Рузского во главе с Даниловым, остались ожидать за дверью — в тамбуре и соседнем вагоне.

Хотя ко мне явились офицеры собственной армии, диспозиция напоминала переговоры с врагом — трое на трое, две группы, одна напротив другой.

Впрочем, Рузский не был мне другом, — я ощущал это кожей, почти подсознательно, сердцем и подкоркою мозга. Невнятно поприветствовав меня, Рузский ввалился в салон-вагон, и кивнул мне, как равному, не отдав честь, не сказав ни слова. Он молча скинул припорошенную мелким снегом доху, затем знаком, велел сделать то же самое своим офицерам. Ни слова не говоря, пришедшие побросали шинели и шубы на обитый шелком царский диван. Возмущенный нарушением этикета Воейков, попытался было вмешаться, но я качнул головой и несчастный мой адъютант, отступил к вагонной стене. Он тоже — почувствовал: м. Молчание Рузского и его спутников служило прологом к чему-то ужасному.

Не дожидаясь очередной бесцеремонности, я предложил всем сесть.

Два спутника генерала селитак и сделали, однако сам Рузский остался стоять. Было видно, что он сильно волнуется и желает покончить с целью своего визита как можно скорей.

— Государь, — начал Рузский дрогнувшим голосом, видимо не в силах более сдерживать гнетущую его тяжесть, — сС вашего позволения я начну, ибо разговор нам предстоит, возможно, долгий и нелицеприятный.

— Неприятный для вас, я надеюсь, — пошутил я, хотя под ложечкой предательски засосало. — А впрочем, валяйте.

Рузский взглянул на меня чуть удивленно, но, видимо, собственные переживания занимали генерала на данный момент гораздо более необычного поведения Императора.