Евангелие от Магдалины - [65]

В аэропорту нас долго продержали в зале ожидания, пока всячески заправляли и заряжали самолет. Полет далекий, на этот раз без Марселя...

Потом нас всех почему-то поставили на платформу, прицепленную к трактору, и так повезли.

— Хорошо провожают! — проговорил Михалыч.

Пионер все не покидал нас, ехал с нами, радостно улыбаясь, — ожидая, видимо, чаевых. Причем поглядывал он почему-то на Митю... как на самого слабохарактерного?

— Ну нет... Не такой уж я друг детей! Хватит! — проворчал Митя.

Мы грустно поднимались по трапу. Перед тем как согнуться и нырнуть в наш летающий гробик, каждый поворачивался и подставлял лицо горячему солнцу. Прощай! В самолете с нашими сумками стало тесно, душно и глухо — звук угасал в мягкой рухляди.

Михалыч поставил свой распухший баул на сиденье, потом прикинул, влезет ли в верхний шкафчик, и оставил на сиденье.

— Не, как кинули, а?! Ну шо, валенки, что ли, вынимать? — глухо произнес он.

Шутка не нашла отклика. Все мрачно распихивали узлы.

Из кабины вдруг вышел Агапов, уже подтянутый и причесанный, и стал с какой-то папкой в руках пробиваться в нашу сторону.

— Не пойму ничего! — Он открыл карту Египта с проведенной жирной ломаной линией. — Гляжу летное задание — и не врубаюсь! Асуан, что на Ниле, через неделю — Хургада, Красное море. Перепутали? Или нам, что ли?

— Все оплачено! — радостно доложил пионер.

— Не все, видать, обошли музеи! — Михалыч глухо захохотал.

Все зааплодировали. Остаемся в Египте. Ура!

Ярко-желтая пустыня за иллюминатором так сияла, что сразу пришлось опустить на стекло темно-оранжевый фильтр. И все равно Митя не отлипал от него, радуясь, как дитя, подарку.

И вдруг, издав радостный вопль, сдвинул фильтр. Все, сидящие рядом, зажмурились от света, какого не видели еще никогда.

— Нил! — воскликнул Митя.

На абсолютно ровной, ярко-желтой, чуть дымящейся под ветром плоскости извивалась — необыкновенной яркости — длинная голубая полоска!

Митя, счастливо вздохнув, на секунду отпрянул, потом расстегнул карман рубашки, вытащил очечник, накинул на нос очки, потом вдруг, помедлив, зашарил пальцами в очечнике.

— А где... открывашка-то? — Он растерянно повернулся ко мне.

Вот теперь начнутся «чудеса»!

Жестокие дети

Мы вышли из приземистого здания аэровокзала на площадь, окруженную «слоновыми пальмами». Вроде бы жарой и сухостью после Каира нас было уже не испугать! Но тут! Мы моментально отпрянули «к стенке», «под козырек», дающий от вертикального солнца хоть узкую, но все же защиту!

Тут же со всех сторон к нам стали, скрипя, брякая, позвякивая, благоухая дегтем, съезжаться конные упряжки — на облучках сидели молодые ребята в грязных бурнусах. У нас детки теперь под руководством Мальвиночки и Михалыча тоже промышляют извозом, но поскольку Египет — страна более древняя, то, видно, и промысел этот здесь более древний — лошади и коляски были разукрашены не в пример щедрей: экипажи были с красным атласным нутром, с откидным навесом, с кисточками, бубенчиками, бляхами и прочими «прибамбасами», как сказала бы Мальвинка. Да она в общем-то не промолчала, а с радостным ревом прыгнула на облучок первой же подкатившей коляски — там сидел хлопец с угреватым лицом грязновато-оливкового цвета, он радостно подвинулся, они быстро залопотали на смеси французского с немецким, и через минуту Мальвинка уже оказалась в его расшитой жилетке, с кнутом и вожжами в руках. Выходит, возрастной союз важнее национального: все взрослые для них — идиоты и враги! Мальвинка гикнула, взмахнула кнутом, и повозка, забрякав и задребезжав, умчалась по прямой асфальтовой дороге меж слоновых пальм. Растерянный ее папаша остался дурак-дураком с двумя толстыми баулами в руках — своим и дочкиным — и лишь пробормотал молодежное ругательство, оставшееся на память от нее:

— Во блин горелый!

И стал торопливо впихивать свои узлы в следующую повозку, дабы скорее устремиться в погоню. Забрякала, убегая, и эта повозка. Молодожены — Сиротка и Цыпин — вальяжно уселись в третью повозку. Далее уже начал комплексовать Апоп: снова угнетают его нацию и его лично. Его я усадила с другим комплексующим — Гуней. Укатили. Станиславу Николаевичу, как почти генералу, была предоставлена отдельная карета. Оказавшись «смотрящей», я села с Митей в последнюю повозку. Круглолицый бровастый мальчик, видимо, тоже был среди них «смотрящим», поэтому подкатил последним, когда уже со всеми прочими наладилось, и тогда лишь, причмокнув, дернул вожжи.

Видимо, это дело было у них разработано до мелочей, так же как и ритуал приветствия. Убедившись, что мы катим нормально, он обернулся, оскалил гнилые зубки и произнес по складам:

— Здра-стуй, Ле-на! У ме-ня член до ко-лена, хо-чешь по-кажу?

Он гордо улыбнулся, как и любой бы из нас, выучивший трудное приветствие на незнакомом языке.

Дело тут, думаю, не в моей красоте — такую же форму вежливости он применил бы и к любой другой.

Митя, правда, был склонен преувеличивать личностные мотивы в этом деле, поэтому, тронув юного ямщика за плечо, сказал:

— Если он у тебя и правда такой — тормозни им, мы выйдем!

Но Митя явно переоценил его знания в русском: кроме ритуального приветствия, тот вряд ли что знал. Поэтому, приняв Митины слова за одобрение, радостно гикнул, и мы понеслись. Дорога плавно изгибалась, и меж «слоновыми» стволами видны были все скачущие повозки. Да, бизнес тут был поставлен и отрежиссирован умело. Все наездники как бы ярили своих лошадей, как бы страстно стремясь обогнать предыдущих, показывая пассажирам свое мастерство и азарт, желание выложить все до донышка ради клиента, но при этом никто никого не обгонял: кавалькада летела почти слитно, только Мальвинка со своим кабальеро сильно вырвалась вперед, но тут уже дело, видимо, в ее личных качествах. Кто так срежиссировал этот спектакль, идущий, видимо, по нескольку раз в день с неизменным успехом?