Евангелие от Магдалины - [61]

Вал этот прокатился, стало тихо.

И наконец, полностью уже обессиленные (самый длинный в жизни день!), мы вскарабкались, с трудом поднимая ноги, в наш автобус.

— Ваня, карашо? — спрашивал у каждого наш юный гид.

— Карашо!

И наш Ганимед нас покинул. Тучный и малоподвижный наш водитель, выбравшись из центра, где народ еще клубился, погнал наш рыдван легко и стремительно. Потом, оглянувшись, погасил в салоне свет, и мы оказались рядом с Митей, не видя никого и не видимые никому. Только глаза наши блестели.

— Во! Окосела даже! — шепнула я.

Глаза мои от усталости начинали косить.

— Зато у тебя... уши богатые! — нежно шепнул Митя.

В номере мы долго плескались в душе. Правда, шел лишь кипяток, но после событий сегодняшнего дня это выглядело пустяком. Только вот зеркала запотели — ничего не видать. В клубах пара мы вывалились в номер. Трельяж тут же начал запотевать от пара, но еще не запотел.

Митя гордо оглядывал себя в зеркало, оглаживая щеки.

— Отлично! — воскликнул он. — Все одно, что побрился! А может, это просто была реклама скотча? — Он захохотал.

— Откуда у тебя такой оптимизм? — Я шлепнула его по заду, он отпрыгнул. — Не иначе как от старцев, с которыми ты якшаешься на том свете!

— Точно!

Он подпрыгнул, достав ладонью до потолка. Взбодрившись после очередной смерти, полез вдруг в шкаф, гулко заговорил оттуда:

— Слушай... а где тут мои плавки... купленные в городе Тарту... когда город был еще нашенским? А? — Взъерошенный, он вынырнул на свет. — Пойдем охладимся... туда? — Он кивнул вверх.

Прямо в одних купальниках мы подошли к лифту — никто, может, не встретится?

Никто не встретился. Мы вышли из лифта прямо на крышу и, не разнимая рук, плюхнулись в бассейн.

Потом, блаженствуя, сидели в шезлонгах, молча глядя на оранжевые гирлянды улиц, раскиданные в разные стороны...

— Та-ак! — Митя поежился, набросил полотенце. — Колотун!

Это подул наконец знаменитый каирский бриз, что в переводе означает «дыхание». Днем, видимо, бриз отдыхал, а ночью, в холоде, вдруг подул.

Мы пошли к лифту. У двери горел красный глаз циклопа: «Занят»!

Мы терли ладошками друг друга, прыгали. Циклоп продолжал смотреть на нас кровавым глазом. Митя нетерпеливо заколотил в дверцу. Никакого ответа. Глаз горел. Потом вдруг послышался мерный скрип откуда-то сверху. Мы вздрогнули, подняли глаза.

Оказывается, и здесь, на крыше, была белая лесенка, ведущая куда-то совсем вверх — в небеса, что ли? Но, наверно, на какой-то навес?

Эта белая лесенка и скрипела медленно. Мы, оцепенев, глядели туда. И вот сверху медленно появилась нога в широкой белой штанине. Она постояла одна, словно спрашивая: может, хватит пока? Потом тишина сменилась протяжным скрипом, и вторая нога наступила на ступеньку пониже. Пауза — скрип, пауза — скрип. За штанами явился такой же белый китель. Все это вместе наконец спустилось с лестницы и медленно двинулось в темноте к нам — белые брюки и белый китель... А есть ли лицо?

Есть! Глаза блестели и смотрели на Митю — не на меня. Дженкинс! Узнал ли Митя его? Подсказывать в такой ситуации, подумала я, наверное, бестактно, а может быть, и опасно. Мы стояли молча. Дженкинс смотрел на Митю спокойно и слегка вопросительно: может, что-то скажешь? А хочешь, я буду всего лишь служащий отеля? Как тебе?

Они молчали. Потом усики Дженкинса зашевелились, обнажились зубы — наверное, сейчас пойдет звук? Но в этот момент моргнул глаз циклопа и яростно взвыл лифт. Он завывал все ближе к нам. Мы все трое внимательно прислушивались: он шел все выше, все ближе. Теперь уже может остановиться лишь на последнем живом этаже, что было бы логично: кому, на ночь глядя, сюда? Лифт потянул выше последнего этажа — и вот дверцы его разъехались, и свет озарил всю нашу компанию. Из него бодро вышел СН в халате и с полотенцем через плечо.

— Ну что, голодранцы? — проговорил он бодро. — Замерзли тут? А я тыкаю, тыкаю... пришлось в ресепшн звонить! Ну, как водичка?

Он сбросил халат. Дженкинс спокойно пошел вдоль бассейна и, тихо брякая, стал составлять посуду со столиков на поднос.

«Жрецы, сойдясь над ним, мгновенно лишали его дыхания».

Пропавший гроб

Второй день в Египте начался с землетрясения. Я проснулась оттого, что все ходило ходуном. Я открыла глаза: дребезжала прямо надо мной люстра. Резко села. Стукались, как в поезде, флакончики на трельяже, в том числе так и не опробованный конский возбудитель, тренькали стекла в окнах. Я спрыгнула на ковер — пол вроде бы не качался. Тут я увидела, что все сотрясение исходит от входной двери — кто-то со страшной силой лупит в нее ногой.

Я все еще была заторможена после сна, движения мои были медленны, каждое отзывалось наслаждением. Я с трудом выходила из сна, счастливого и светлого. Светлого потому, наверное, что он начал сниться, когда в комнате было уже светло? Сон такой: в синее небо поднимаются грязно-желтые пирамиды, но все пространство меж ними и вокруг покрыто белым пушистым снегом, сверкающим на солнце... Давно я не видела такого радостного снега. Он искрится, сверкает — и мы с Митей, румяные и веселые, идем по нему, счастливо переглядываясь. «Давай к той!» — Митя показывает рукавицей на дальнюю, третью, пирамиду, и мы поддаем ходу. Изо рта вылетает пар. На Мите желтый пуховик, на мне, кажется, красный: себя я не вижу, как часто бывает во сне, только чувствую счастье, буквально задыхаюсь от него.