Евангелие от Магдалины - [55]

Мы тормознули у входа — надо высаживаться, от греха. В музейном дворике я быстро, на ходу, показала нашим бюст знаменитого египтолога Мариета, а также два монумента: конический гранитный столб, изображающий папирус — символ Верхнего Египта, и два каменных зеленоватых цилиндра, изображающих лотос — символ Нижнего Египта... Или наоборот. Наш юный пионер, почему-то сияя, торопил нас к подъезду.

Мы вошли в холл. Наконец-то! Мраморная прохлада и свет, приглушенный, рассеянный, не слепящий.

В холле, к нашему удивлению, нас ждали: стояла целая группа вальяжных, я бы даже сказала, утонченных египтян в светлых костюмах и при галстуках. Рукопожатия, вспышки блицев. Лицо Михалыча помягчело. Ну наконец-то что-то. Он оглядел нас — мы приосанились. Однако оба «духовных лидера» — и Митя, и Гуня — предпочли стушеваться, поэтому Михалыч солидно вышел вперед и встал в полукруг встречающих — как бы стоячий президиум. Он кинул сокрушенный взгляд на свои пальмово-попугайские бермуды, потом — яростный — на меня: не могла подсказать, как следует одеться? Из этого я поняла, что в будущем правительстве, которое возглавит Михалыч, мне светит должность начальника протокольного отдела. Самый импозантный, с тонкими усиками, как я поняла, представитель музея, если не директор, поблагодарил знаменитых (?!) русских политиков за то, что они выкроили время и посетили Египет. Я подошла к Михалычу и стала бубнить ему в ухо перевод. Далее он поблагодарил за дар (?!), преподнесенный Россией, находящейся, как известно, в тяжелом экономическом положении, особо поблагодарив за «подарок» известный во всем мире Вариховский фонд (Варихов’с фаундейшн).

А где же овес? Кстати, и самого «дара» поблизости было что-то не видать. Однако отсутствие конкретности, видимо, не особо смущало изысканных восточных дипломатов — слова для них были слаще дел. Впрочем, то же распространяется и на западных: несколько подобных же торжественных визитов я переводила, когда после долгих речей становилось все более не ясно: а где же те конкретные вещи, о которых тут так долго шла речь? Так и тут: народ собрался утонченный и искушенный, мастер поговорить. Впрочем, о лживости и коварстве восточной дипломатии нас предупреждали еще в университете. По мере произнесения речей Михалыч то небрежно подманивал меня пальцем, то величественно отстранял жестом. Пока что я одна как-то изображала свиту, которая, как известно, и поднимает короля. Михалыч все больше входил в роль государственного деятеля и требовал пиетета. Родная же дочь Мальвинка стояла в первом ряду нашей официальной делегации в развязной, вызывающей позе и демонстративно жевала резинку. Михалыч кидал на нее гневные взгляды, но это не помогало. «Туфта все это!» — говорила небрежная Мальвинкина поза. А что же тогда не туфта? Лишь в моем взгляде читалось восхищение нашим бесподобным лидером — это восхищение, я надеюсь, хоть частично передалось встречающим?

Я старалась по возможности в переводе смягчать сказанные речи: так, слово «дар» я перевела Михалычу как «сюрприз», а то от слова «дар» его, несмотря на бычье здоровье, могла бы хватить кондрашка... «Дар»!.. А где же овес? Или, кажется, сено? Что там стояло в договоре на обмен? И где, кстати, сам «дар»? Михалыч, несмотря на внешнюю туповатость, думал о многом.

— Где товар?! — процедил он, не разжимая оскаленных в улыбке зубов. Видимо, он решил окончательно полагаться во всем на меня, не надеясь на остальных помощников.

— Не волнуйся. Не все так просто, — шепнула ему я.

По-прежнему было не ясно, кто же конкретно нас пригласил и куда ведет. Официальные лица с улыбками растворялись, считая, видимо, что главное дело сделано... ну, ясно, не «товар» же им грузить?

В заключение директор (?!) музея, белозубый и стройный, похожий на Омара Шарифа, поцеловал мне руку, затем прижал ее к своей груди и спросил сердечно: имеем ли мы время для посещения музея?

«А куда нам еще деться-то?» — чуть было не сказала ему я, но ответила, разумеется, что мы будем счастливы. Тогда и он со своей сахарной улыбкой растворился, как сахар. Толпа туристов перестала нас почтительно огибать, и мы стали лишь ее частью, причем самой растерянной: куда? К счастью, тут к нам приблизилась, возвышаясь над толпой, шафранноликая египетская царица, у нее были огромные, сонные, как бы отсутствующие глаза, оставшиеся там, где-то там, в страстно проведенной ушедшей ночи, абсолютно не интересующиеся бессмысленной дневной суетой: скорее бы она кончилась. От медленной ее походки мужчины наши, по-моему, одеревенели и набухли всеми своими видимыми и невидимыми частями, включая языки. Вблизи мы разглядели твердые скулы и огромные, словно вывернутые губищи. Она сонно оглядела нас, и губы ее приоткрылись:

— Прошу вас следовать за мной!

— Вы знаете русский? — первым опомнился Гуня, как бы самый светский из нас.

— Я дочь русского офицера! — глубоким, волнующим голосом прохрипела она.

Ай, молодец, неизвестный русский офицер! Цыпа приосанился. Неужели это был он?

«Дочь» повернулась. Да, сзади она была не менее волнующей. Она поплыла вперед, наши мужики пошли за ней, возбужденно переглядываясь, — есть ситуации, в которых мужчины разных социальных слоев и рас абсолютно едины.