Евангелие от Магдалины - [20]

— Пахомыч... Пахомыч! «Зенит»-то твой — все!..

— Римулька! Слышь, Римулька! Зря тогда отшила меня: Гольштейн-то твой теперь знаешь с кем?!

— Слушай, ты, Вася! Если ты моей дочери — вот она — долг не отдашь, то я с того света за ним приду, понял?!

Коридор бурно реагировал: вокруг отругивались, возмущались, злились — такие бурные проводы себе мало кто мог устроить, включая президента!

— Да заткнешься ты или нет?! — наконец в конце коридора не выдержал даже бывалый санитар с засученными рукавами, разрисованный татуировкой по локоть.

— Все! Все! Умолкаю! — проговорил папаша.

Разъехалась дверь лифта — и он умолк навеки...

Нормально, считаю я.

Здесь же, по непонятным мотивам, Роже собрался кидаться со скалы.

Вместо этого, однако, мы вернулись в машину и поехали по плавным серпантинам вниз. Миновав ущелья, оранжевые горы, утыканные соснами (см. Сезанна), мы въехали в круглую впадину, подобную кратеру, в которой лежал Марсель. Мы постояли над обрывом: город белыми террасами, красными черепичными крышами спускался к морю: в лазурной глубине торчал замок Иф, где любил проводить время небезызвестный граф Монте-Кристо. Сбоку, на скале, стоял знаменитый храм Нотр-Дам де ля Гард с громадной, выше храма, Мадонной... В этом храме молятся моряки, набираясь доблести перед долгими плаваниями. Заехали и мы. Потом мы начали плавными зигзагами съезжать в Марсель, выехали на широкий проспект. Толпа была яркая, веселая, в майках и шортах — а у нас в Питере уже лежал снег.

— Ле Канбьер — главная улица! — счел нужным объяснить Роже. — На ту сторону ходить опасно — там арабы.

— Слушаюсь! — Я отдала честь. В юности я занималась художественной гимнастикой и умела отдавать честь даже ногой.

Роже недовольно покосился на меня. Похоже, долгая эта поездка вовсе не утомила меня — как он почему-то рассчитывал.

После мы выехали на площадь с ослепительно ярким квадратом лазурной воды посередине, с белыми мачтами по краям.

— Старый Порт!

Мы отлипли от потных сидений и прошлись вдоль мокрых прилавков марсельского рыбного рынка — мимо огромного кальмара, распростертого на метр, с нежно-фиолетовыми волнами, бегущими по жидкому телу, мимо мохнатых бородавчатых рыб — и мимо горы мелкой морской нечисти, кишащей, словно вулкан.

В углу площади мы вошли по старой деревянной лестнице, мимо дощатой вывески «Морская звезда», на второй этаж, с грубыми деревянными стульями и столами, украденными с картин Ван Гога.

Старая худая женщина, крутя медную ручку, поднимала из кухни еду — она открыла дверцу и поставила пред нами глубокие тарелки темного южнофранцузского «буйабеса» с ракушками, моллюсками и кусками рыбы. И только мы занялись супом, как на нас от высокого готического окна упали тени. Мы подняли головы. Перед нами стояли двое: худой, высокий тип с орлиным носом, в черном костюме, в черной рубашке глядел на нас строго, без тени улыбки, но ужас я почувствовала не из-за него.

Рядом с ним стояла высокая, бледная, гладко причесанная рыжеволосая женщина... Из-за нее!

— Мои друзья, — проговорил Роже. — Юге и Мадлен.

Они чопорно поклонились и уселись на ту сторону грубого деревянного стола, напротив нас. Ни о какой знаменитой французской учтивости речи не было — речи вообще не было, мы сидели абсолютно молча. Пришлось первой заговорить мне — у меня вдруг появилось страстное желание доказать, что не в таком уж я ужасе — вполне владею собой. Голос мой оказался слегка хриплым, но вполне узнаваемым. Я с улыбкой смотрела на Юге (на Мадлен смотреть было страшно). Я спрашивала: откуда у него столь редкое во Франции имя — Юге? Очевидно, от испанского Хьюго?

Юге и не думал мне отвечать, лишь спокойно и внимательно меня разглядывал — теперь я уже поняла почему!

Не распространяясь о тех контактах, могу только сказать, что я выдержала тогда все и сумела не рехнуться — а теперь, всячески стараясь об этом забыть, запихиваю те воспоминания в самый дальний угол памяти и за прошедший год почти уже успокоилась. Но о Роже этого не скажешь — дергается до сих пор, а тогда, после наших контактов с Мадлен и Юге, он сломался абсолютно, и, когда мы спустились после совместной с ними поездки в горы обратно в Марсель, он дико загулял, исчез из гостиницы, и я с трудом разыскала его в одном душном местечке как раз в той арабской части Марселя, которую он так мне не рекомендовал.

На обратном пути в Париж он почти не просыхал, и весь обратный путь по прямой, как стрела, «Дороге солнца» от Ниццы до Парижа машину вела я.

Короче, он стал привозить в Россию группы, хотя... лучше бы он их не привозил!

И вот появился вновь. По пути из аэропорта в отель он вел себя бодро, я бы даже сказала, непривычно развязно, глушил вместе с «койотами» дешевое бордо, воинственно распевал песни, хохотал — видно, родной ЦК постановил: держаться смело! И когда я поднялась к нему в номер, он тоже повел себя смело... Ого!

...Еще раз жадно прильнув к нему — теперь уже в одежде, — я порывисто отпрянула. Увы, надо бежать.

— Через двадцать минут в автобусе!

Я обернулась и вдруг увидела вместо Роже какого-то каменного идола, мрачного, сурового и властного. Другое лицо!