Евангелие от Магдалины - [18]

Девичье сердечко екнуло. Ну как сейчас отказать такому красавцу, который к тому же потратился на гостиницу? «Я люблю другого, другому отдана и буду век ему верна»? Но, боюсь, тогда и без того хлипкие наши отношения совсем прервутся! Что делать? Но, оказывается, это я поспешила, раскатала губу, никакого предложения руки и сердца не последовало.

— И дочь! — гордо закончил Роже.

Ну, слава богу! Значит, хотя бы за нее можно быть спокойной: не пойдет, гонимая нищетой, на фабрику или на панель.

— И я отказываюсь участвовать в грязных делах! — вскричал он неожиданно.

Так вот на что была направлена его воинственность. Но почему именно я напомнила ему о грязных делах? Раньше он их как-то связывал со старушкой Марой. У меня нет ни богатства, ни тайн — все это у Мары. А я-то здесь при чем? Тогда я плохо еще знала местные нравы, но опасность сразу почуяла... Однако чтобы уехать и избавиться от этих смутных наваждений — такой мысли не возникло в моей прелестной головке. Нет! Полезу дальше! «Во всем мне хочется дойти до самой жути» — не могу удержаться.

Ну, где она, эта жуть? Я нетерпеливо оглянулась.

Кроме нескольких немолодых бразильцев и бразильянок, танцующих огненную самбу на площадке перед оркестром, я никого не увидела. Они, во всяком случае, на злодеев не похожи. Впрочем, злодеев, как таковых, я в своей жизни почти и не видела: у каждого есть благородная, а иногда и великая идея. Эти как раз самые опасные.

Мы с Роже тоже сплясали несколько танцев, после чего внезапно оказались в моем крохотном номере. Пошли жаркие бразильские объятия — но в решающий момент Роже вдруг подскочил как ужаленный и, прыгая по номеру со штанами в руках, закричал:

— Нет, нет! Коварные женщины! Я понял, что вы хотите со мной сделать! Я не позволю вам этого!

И каким-то непостижимым образом, мгновенно оказавшись в брюках, убежал.

Я сидела у зеркала, меланхолично расчесывая свои зазря только растрепанные рыжие кудри.

В чем, интересно, он меня (ну пускай даже — нас) подозревал? Что мы, стащив с него брюки, хотим его кастрировать, дабы от него не произошли наследники его богатств? Или что мы собираемся использовать его честные грузовики для перевозки героина? Явно ничего хорошего он про нас не думал. Чувствовалось, что его компартия не привыкла к столь решительным действиям, как наша.

Итак, Роже исчез, не сказав ни о какой следующей встрече. Может быть, сыграла роль жадность, и его не оставлял в покое прошедший вегетарианский кутеж, и он разыграл обиду, чтобы скрыться?

Интересно, на сколько дней пламенный революционер оплатил отель? Наутро, проснувшись, я долго смотрела через мансардное окно в хмурое небо. Вспоминалось их знаменитое: «На сердце растрава. И дождик с утра. Откуда же, право, такая хандра? О дождик туманный! Твой шепот — предлог душе бесталанной всплакнуть под шумок». Стих этот крутился, наверное, еще и потому, что после побега Роже-Жейру я еще полночи смотрела по телевизору знаменитый французский фильм — как раз про автора этого гениального стиха и его молодого друга, тоже гения. Мало того, что они были убежденные гомосексуалисты, — у них еще время от времени случались глубокие запои. В общем, женщине к ним нелегко было подступиться. Молодой и более гениальный все время требовал у старшего, чтобы тот порвал наконец со своей мещанкой женой... Да. Блестящие тут перспективы.

И с Митей, кстати, все шло ни шатко ни валко. Он потерял фактически работу и тем не менее бешено вспыливал, когда я пыталась перевести его от высоких мечтаний к конкретным усилиям. Интеле-хент! Революцио-нэр! Да, знатные у меня кавалеры!

«Хандра ниоткуда. На то и хандра — что и ни от худа, и ни от добра».

Все! Стихотворение окончено. Стихотворение может быть грустным, поскольку оно короткое, но жизнь не может быть насквозь грустной, поскольку она длинная.

Я встала, слегка намазалась и временно покинула этот отель.

Кстати — интересная подробность, — в нем имелся лишь один туалет на этаж, причем одноместный и, как я поняла, не связанный почему-то с городской канализацией (дорого?). Во всяком случае, те полчаса, что я провела в ожидании возле него, на двери горели красная лампочка и яркая табличка: «Самоочищение». Как он «самоочищался» — для меня осталось загадкой.

Офис Роже отзывался лишь пиликаньем факса, включенного на автомат. Поглядев адрес на визитке — Монмартр, я решила прогуляться пешком. Я поднялась туда по моим любимым длинным лестницам, время от времени оборачиваясь и оглядывая Париж все с большей высоты. Я побродила по монмартрскому холму, не слишком рьяно разыскивая офис. Вот — маленький уютный домик с короткой, но грустной надписью: «Здесь жила Далида». Тоже, говорят, любила морочить любовников... но и они обходились с ней не лучше.

Вот длинный дом — знаменитый «Корабль-умывальник» — по длинному коридору этого дома к единственному имеющемуся умывальнику ходил когда-то Пикассо и другие гении. Офис Роже неожиданно обнаружился в старом деревянном доме — но внутри он оказался весьма респектабельным, даже шикарным. То, что я увидела мельком в светлых комнатах, открыло мне, что тут не только командуют несколькими грузовичками, как говорил Роже, но и перевозят кое-что интересное — например, дивные произведения живописи и скульптуры, которые теснились тут, как на складе. В кабинете зама (вайс-президент) меня принял высокий мужественный Бертран. (Надеюсь, они с Роже не поэты?) Он сообщил мне, что Роже внезапно занемог, но смог позвонить ему, Бертрану, и сообщил, что я, возможно, зайду к ним в офис. «Зачем?» Этого Бертран не знал. «Могу ли я навестить занемогшего Роже дома?» — «О, разумеется!» И Бертран нарисовал его домашний адрес.