Евангелие от Магдалины - [17]

На третий день злой Бертран (не нравилась ему наша фанера) сразу вышел из машины, сухо простившись, а Роже задержался и вдруг спросил, не может ли он еще мною воспользоваться — разумеется, за дополнительную плату.

— Может быть, вы хотите в театр? — предложила я.

Роже глянул на меня с какой-то затаенной страстью, но страсть эта, оказывается, относилась не ко мне.

— Скажите, — проговорил он взволнованно, — а мы не можем посетить с вами сейчас... квартиру Ленина?

— Наверно! — ответила я.

Роже благоговейно ходил по ленинской квартире, слушая разъяснения старушки экскурсоводши по-русски (переводить я принципиально не хотела), тем более по-русски он немного знал. После Ленина он сильно растрогался, пригласил меня к себе в номер, но вместо грубых посягательств на мою честь часа примерно два открывал мне душу. При этом он испуганно поглядывал то на дверь, то на окно, то на стены — хотя ничего противозаконного, на мой взгляд, в его речах не было.

Он страстно рассказывал мне, что он человек маленький, всего лишь хозяин небольшой транспортной конторы, а по сути, он пролетарий и ненавидит эксплуатацию, особенно когда встречает ее в России, которая раньше казалась ему страной сбывшейся мечты трудящихся всего мира. Но еще больше, чем эксплуатацию, он ненавидит обман, когда под знаменами коммунизма и интернационализма некоторые занимаются грязными делишками! То был явный камешек в огород Мары. Оказывается, не так уж ладно они сотрудничали. И не воспользоваться этим было бы глупо.

— Тогда давай займемся туризмом! — предложила я. — Привози к нам в Россию туристов — разумеется, лишь настроенных прогрессивно. У нас, в стране трех, а теперь уже, кажется, четырех революций, есть что показать!

— Верно! — Роже вскочил с кровати, на которую мы, увлекшись разговором, случайно присели. — Прогрессивно настроенные люди всего мира должны видеть Смольный и квартиру Ленина!

— И не только это! — добавила я. — У нас есть много другого, не менее удивительного.

Однако, уехав во Францию, Роже как-то заглох, а когда я звонила ему, разговаривал как-то испуганно и отрывисто. Между тем идею турагентства я понемногу раскручивала — то было время, когда шустрым людям можно было все. Идея развала крупных организаций на мелкие родилась в чьей-то умной голове — так развалился и гигант «Интурист», — а иностранцы хотели к нам ехать, и кто-то должен был их принимать. Только Роже все никак не проявлялся, а мне почему-то казалось, что он и люди его партии должны ездить к нам чаще. Наконец я позвонила и просто сказала, что лечу в Париж, чтобы увидеть его. В ответ из трубки донесся какой-то странный клекот — то ли смех, то ли рыдание, то ли просто он чем-то подавился от неожиданности.

Он встретил меня в аэропорту Шарль де Голль, среди роскошных витрин... и это, пожалуй, была единственная роскошь, которую я видела в ближайшее время вблизи. Затем роскошь мелькала лишь вдали: шикарные улицы, женщины, выходящие из сверкающих ресторанов... Нам, коммунистам, все это ни к чему.

Он провез меня через весь блистающий Париж в суровый рабочий квартал на северной окраине, в низкоэтажный и обшарпанный «красный пояс» Парижа. Чтобы оправдаться, зачем он меня сюда завез, Роже, зверея, показал даже свой партийный билет... ну, перед этим действительно трудно устоять.

Затем на какой-то промышленной улице мы подъехали к двухэтажной мыльнице, называемой отелем, похожей на дома быта, какие строили у нас на окраинах в семидесятые годы.

— Я заказал тебе отель, — пышно выразился Роже, выволакивая мою сумку. Стало быть, дома у него, где он живет якобы только с дочерью, побывать не удастся.

Однако восторг мой при виде этой роскоши (два ободранных кресла в холле) был настолько неподдельным, что Роже растаял и, проведя меня в комнатку под самой стрехой, где приходилось сгибаться, торжественно объявил, что он заедет за мной вечером, ровно в восемь, и мы пойдем в ресторан. Ура!

Вечером он действительно пришел расфранченный, я тоже, не ударив в грязь лицом, надела платьице от Лагерфельда. Ресторан, увы, оказался неподалеку — и примерно в такой же «мыльнице», как гостиница. Ресторан назывался «Рио» и оказался бразильским: там было тесно и шумно, причем большинство посетителей оказалось бразильцами, и, глядя на лилово-шафранные щеки Роже, я вдруг заподозрила: а не бразилец ли он? Так и вышло. Скромность стола — в основном вегетарианского — Роже восполнял обилием эмоций... Да — он бразилец, бразилец, бразильский политический беженец во Франции, в этой чужой, в сущности, стране (блеснула слезинка). Родители его бежали из пылающей Бразилии при очередном перевороте, оставив там большую часть имущества... ну и что теперь? — он был уже на грани рыданий — я должна его презирать? Скромный ужин был сдобрен обильными слезами. Честно говоря, к такой сложной программе я была не готова: голова моя гудела и разламывалась. Бразилец, вылупившийся из француза, окончательно сбивал меня с толку. Ну и что теперь?

— У меня есть средства... правда, небольшие! — спохватившись, добавил Роже (ко всему прочему, настоящее его бразильское имя оказалось не Роже, а Жейру!). — Но я достаточно обеспечен, чтобы содержать себя и...