Евангелие от Ивана - [6]

— Жив, Ванюша, жив, слава Богу…

— Кому, извините, слава? — спросил он, еще не отойдя окончательно то ли ото сна, то ли от небес.

— Слава Богу, — эхом отозвались слова старухи в помещении, но голос принадлежал не ей, а самому Ивану. Он не произносил их, между тем они прозвучали явственно и громко. Иван, удивленный, посмотрел пристально на старуху — однако не она сидела возле его кровати, а он, Иван Где-то, собственной персоной. Только помоложе лет на двадцать и даже в безрукавке тех времен — вискозной, в мелкую розоватую клетку.

— С возвращеньицем, Иван Сергеевич, — сказал новый Иван Где-то. — Не удивляйся, что я так тебя называю — твоя настоящая фамилия Колоколов, имя — Иван, отчество — Сергеевич.

— Как у Тургенева, — с иронией заметил Иван.

— Да, как у Тургенева, — согласился тот. — Между прочим, я — Иван Петрович Где-то, поэт, редактор и литконсультант.

— А кто же тогда я? — Иван был возмущен неслыханной наглостью невесть откуда сверзившегося альтер-эго.

— Повторяю: Иван Сергеевич Колоколов. Ты племянник, как, впрочем, и я, славной бабули Мокрины Ивановны из партизанско-чернобыльской зоны. Это она, оставила тебя, если так можно выразиться, под дверью аптеки в Харькове. Спасая тебя, между прочим. Недавно увидела по телевизору и примчалась в Москву. Две недели не отходила от твоей постели. Как только ты очухался, извини за вульгаризм, помчалась на кухню. Скоро вернется. С диетическим провиантом для любимого племянника — когда-то подкидыша, а теперь найденыша.

— Послушай, а Иван Петрович Где-то — это все-таки я! — произнес больной и даже сделал попытку приподняться на локте.

— Нет возражений, — согласился наглец. — Это твой псевдоним. Однако Иван Петрович Где-то — тоже я. Присмотрись получше и ты согласишься, что я имею все основания так себя называть. И противоречий тут никаких. Задолбали всех этими противоречиями современные фарисеи и книжники, тогда как мир не столько противоречив, сколько асимметричен. Ты, романтик, решил жить честно и праведно, а я, реалист, как бы останусь самим собой. Да, мы действительно асимметричные альтер-эго. Вот так, на асимметричных параллелях, будем коптить небо дальше.

— Разве мало одного честняги в мохнатых кавычках — Аэроплана Леонидовича Около-Бричко? Это же он, как черт, выпрыгнул из большевизма в качестве идеального нового человека. В нем все бредни большевиков и выпали в осадок, то есть материализовались. А какой смысл мне делиться надвое, словно одноклеточной амебе? И вообще, раздвоение личности — шиза или паранойя? — спросил тот, кого понуждали величаться Иваном Сергеевичем.

— О, это эксперимент планетарного значения, — с явной иронией произнес самозванец. — Сообщаю об этом, поскольку сегодня у нас как бы день открытых дверей или открытых душ. Как нравится, так и называй. Наш общий приятель Около-Бричко — это всего лишь иллюстрация умозрительных теорий, основанных на догмате разрушения старого мира и якобы строительства нового. Повторяю: якобы! А мы… Может, попытаемся пощупать хотя бы самые основные отправные точки морали человеческой цивилизации в ХХI веке? Ведь мы на излете ХХ века продолжаем довольствоваться этикой дредноутов и канонерок, восхищаться просто силой, а не силой духа, интеллекта, провидения. Привыкли к жестокости, бессердечию, бездумности. Тут, как бы весьма кстати, и потянуло тебя на честность и справедливость — так, быть может, и заживешь припеваючи по своему правильному кодексу в этом лучшем из миров? Короче говоря, посмотрим, что из этого получится?

— Господи, какая же скучища! Ты как-то ловко не упомянул Добро и Зло — как захочется о них поговорить, то тут же подавай мне утку.

— Зачем? Тошнит? — осторожно выспрашивал новоявленный Иван Где-то.

— Нет. На голову тебе, умнику, напялю, — в изнеможении произнес поэт, зевнул непритворно и мелким крестом запечатал разверстый свой рот.

И наступила полная темнота. Иван протирал глаза — не помогало. Он лежал в каком-то узком ящике, обитом изнутри скользкой материей, под ним шуршала стружка. «Меня похоронили!» — обожгла догадка, и вспомнились глухие разговоры среди литераторов о том, что когда перед войной специальная комиссия вскрыла гроб Гоголя, то увидела скрюченный скелет. «Значит, Саваоф и двойник, и старуха — это был сон или сон во сне. Или бред во сне», — отметил он и, придя окончательно в сознание, задумался над тем, как выбраться отсюда.

Глава третья

Среди острых еловых вершин мелькнуло круглое окошко — это в озере отразилось голубое небо. Многие тысячи лет назад в здешние дебри вонзился крупный метеорит. Взрыв был такой мощи, что и поныне глубина озера измерялась многими десятками метров. Глядя на цветущие по краям озера кувшинки, на стрекозы, шелестящие крылышками над неподвижной гладью воды, на весь этот покой и умиротворение, трудно было представить, что здесь некогда взметнулся столб земли и дыма на несколько километров ввысь, бушевал пожар, от которого в ужасе спасались звери и птицы.

В истории озера содержалось явное утешение. Великий Дедка чувствовал это, но и понимал, что в стране, судя по всему, тоже ведь взметнется столб всякой грязи, а дыма сколько… Второй раз в течение всего одного века, и опять грязи людской, черни в самом худшем значении, отбросов общества, которые ни на что приличное неспособны, но которые непоколебимо убеждены, что именно они соль земли и им должна принадлежать власть над другими людьми. Воистину нет пределов совершенству: из правящего ныне бездарного слоя выделится еще более подлое, абсолютно безнравственное, циничное меньшинство из меньшинства, захватит всю власть и всю собственность, а назовет все это, словно в насмешку, властью народа, то бишь демократией. После прихода к власти сатанистов в центре — в союзных республиках такие же сатанисты, но в националистической щетине, не пожелают делиться своей властью с ненавистной Москвой. И огромная страна будет разрублена как бы по единственно справедливому признаку — по племенному.