Евангелие от Ивана - [35]

— Удивил, Иван, ох и удивил… Я же собственной рукой первый ком земли на крышку твоего гроба…

— Правильно: все вы ждете и не дождетесь, чтобы ком на крышку друга первыми кинуть.

— Не передергивай, — властно остановил его Хванчкара. — Скажи лучше, как это тебе все удалось?

— Не знаю. Помню только, что в могиле очнулся и пошел на-гора. Сам не понимаю, как у меня это получается: только подумал о Хванчкаре — и тут же возле тебя. А тебя-то за что сюда?

— Вчера пришла ко мне комиссия во главе с демократом Около-Бричко и сходу вопрос: «Где ты был 19 августа?» Я отвечаю: «Друга своего хоронил. Ивана Петровича Где-то, большого русского поэта». «Кого, кого? — спросил Около-Бричко. — Иван Где-то защищал Белый дом после 19 августа! Я его там не раз видел. У нас же есть совершенно неопровержимые доказательства, что ты активно поддерживал ГКЧП, давал соответствующие указания подчиненным. Может, сам застрелишься? Сейчас модно стреляться». И вот я здесь.

— Получается, что я тебя подставил тем, что воскрес? Алиби твое аннулировал?

— Не бери в голову. Да я знаю этого Около-Бричко — он работал в одном из наших институтов, в течение месяца мне пять «телег» прислал! Законченный идиот. Теперь решил отомстить мне, наверное, за то, что его вместе с другими бездельниками сократил.

— С вашего позволения, как сейчас в сериалах выражаются, он меня лет двадцать донимал своими сочинениями.

— Да?!

— Учти, он — вездеход. Способен любого в бараний рог свернуть. Не уповай на то, что он идиот. Как раз все дерьмо и прет сейчас наверх. Нормальных людей эта волна просто смывает. А их-то, нормальных, там было — раз-два и обчелся. И далеко не первого ряда. Так что придется большое уважение ему оказывать.

— Не дождется.

— Потом пожалеешь. Я ведь к тебе с делом явился. Никто меня, Вовчик, за Ивана Где-то не признает. Кстати, тот же Около-Бричко вначале признал, а потом сказал, что ошибся. Считают все меня родным братом Ивана Где-то. Квартиру, кстати, мою уже продали. Мне паспорт, как говорили раньше, надо выправить. Вот я и хотел, чтобы ты пошел со мной в милицию и подтвердил, что я и есть Иван Петрович Где-то. Но она сама тебя нашла и теперь никуда ты не пойдешь… Может, письменно подтвердишь мою личность?

— Мы с тобой всегда как шерочка с машерочкой: ты как бы меня подвел, и я — как бы тебя?

В этот момент дверь камеры с лязгом распахнулась, несколько надзирателей набросились на них, в момент скрутили Хванчкару, а с Иваном Где-то ничего сделать не могли. Они пытались его схватить, но у них почему-то не хваталось. Более того, озоруя, он поворачивал им на головах фуражки козырьком назад и вдобавок щедро награждал пендалями. Хванчкара, наблюдая за всей этой кутерьмой, хохотал до слез, а когда его поставили лицом к стенке и велели поднять руки, то он стал говорить надзирателям, что они пьют черт знает что или ширяются неизвестно чем, вот у них и пошли глюки.

— Какие глюки? — возмущался мордатый надзиратель, должно быть, начальник. — Вот же он стоит и лыбится! Еще и поджопники дает. Значит, ты нас загипнотизировал, да?

— Я же сказал: пить надо меньше всякой гадости! И к психиатру прямо отсюда строем.

— Владимир Николаевич, опять у тебя из-за меня будут неприятности. Я в следующий раз, — сказал Иван Где-то и растаял в воздухе.

— Ну, вот же, он только что разговаривал с тобой.

— Кто? — повернулся без спросу от стены Хванчкара и «попер» на вертухаев. — Кто? Где? Что сказал? Кому сказал? Покажите, кто?

Надзиратели разводили руками — только что в камере находился посторонний и вдруг пропал. Неужели люди такие пошли, что ни схватить их, ни скрутить и наручники им не надеть? Им и тюрьма не тюрьма, шастают по камерам без разрешения, когда им вздумается — так ведь можно и совсем без работы остаться.

Поглядывая на узника с опаской, они плотной гурьбой попятились назад, но тут же у них стали слетать фуражки с голов и падать на пол. Поднимая их, надзиратели как бы кланялись Хванчкаре и, крепко сжимая фуражки в руках, покинули камеру и в мгновение ока захлопнули ее.

Хванчкара, опять скрестив вызывающе руки на груди, глядел на них не без высокомерия и усмехался.

Глава тринадцатая

После беседы с начальником отделения Василий Филимонович с великими предосторожностями, за каждым углом проверяя, нет ли за ним «хвоста», пришел домой и, не объясняя ничего толком жене, взял «тревожный» чемоданчик и отправился на вокзал. С Семиволосом условились: он будет у брата в Шарашенском уезде. Жене сказал, что едет к Ивану на неделю, может, и на две… «Что-то случилось?» — встревожилась она. «Так надо», — ответил. Хорошая все-таки штука — служебная тайна. Намекнул на нее — и никакого рассусола. Брат Иван, правда, неважно вписывался в служебную тайну — благоверная могла и не поверить. Только не легче ей станет, если он выложит: случайно поймал американского шпиона, вот и надо из столицы линять, пока ему мундир или вешалку под фуражкой не просверлили.

В вокзальной толпе заметил милиционера — и охватила неведомая раньше тревога. Раньше бы обрадовался — в случае чего не один. Правда, с каждым годом количество красных околышей резко увеличивалось, так что такая радость, да еще и не одна, торчала практически в любом месте столицы, кроме, разумеется, темного времени суток. По этой причине чувство милицейской солидарности у Василия Филимоновича основательно притупилось, но чтобы чувствовать опасность от такого же, как и сам, — такое было внове.