Евангелие от Ивана - [32]

Разумеется, Степка не знал и знать не мог, что бывший Московский Лукавый сделал его как бы ходячим экспонатом по части претворения в жизнь лозунга партии и правительства о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных потребностей трудящихся. Для этого запаял ему входные и выходные отверстия — только таким образом можно было достичь наиболее полного удовлетворения этих потребностей. Нет никаких дырок — нет и потребностей. По известной методе: нет человека — нет и проблем… Тут человек был, но ни есть, ни пить абсолютно не мог. Самое обидное — навели порчу в то время, когда вся страна гудела напропалую!

Из духовных потребностей он признавал только футбол. Мог иногда постучать и в домино. Однако эти духовные ценности Степка потреблял исключительно после поддачи, в раздельном виде ни материальные, ни духовные потребности его никогда не удовлетворяли.

Жена считала, что Бог его наказал, поскольку Степка, по ее мнению, давно выпил свою железнодорожную цистерну. И принялся дудлить из чужой. В гараже, когда вышел на работу, всё расспрашивали, как он после побега из морга расшнуровывал живот, как пытался опохмелиться с помощью спринцовки да еще снизу — и ржали, не веря по-прежнему ни единому его слову. Как и в том случае, когда он принес в гараж новость: у него объявился сосед, который железные кузова КамАЗам головой гнет!

Дело дошло до того, что он и на предложения сообразить на троих стал наотрез отказываться. Заполучить его в «тройку» было очень выгодно — платил наравне со всеми, но не пил ни капли. Впрочем, любил наливать собутыльникам вслепую, по булькам, но самым поразительным было другое — хмелел во время выпивки ничуть не меньше пьющих. По утрам даже голова стала болеть, и это не на шутку встревожило супругу, которая завидовала женам, у которых мужья страдали по утрам от головных болей. Теперь голова у него, как бы разламываясь на части, трещала и спасения от приступов странной болезни не было. «Наверняка в морге застудил», — решил он. Не давали похмельного эффекта даже водочные компрессы на лысину.

Теперь он отклонял бесчисленные предложения насчет «строить», и его стали принимать вначале за жмота, потом и за стукача, мол, гаражному начальству доносит, кто и с кем пьет. Надоели Степке косые взгляды бывших собутыльников, хоть увольняйся. И уволился бы, тем более что зарплата теперь не нужна была большая. Он ведь все равно ничего не пил и не ел. Одним «святым духом» питался да и то от телеящика, когда в нем Чумак какие-то пасы изображал. Садился Степка голой задницей поближе к экрану и подзаряжался. А однажды решил припасть, что называется, к источнику напрямую — отправился к останкинской телебашне. В кустах снял штаны, наклонился, прицелился на кончик телешприца. Пошла такая зарядка, что волосы в подмышках затрещали, ударило в нос паленой шерстью…

Но самое обидное было то, что никто не верил в его мечту: вернуться в ряды алкашей, стать обыкновенным человеком. Кто мечтал бросить пить, тому сразу верили, хотя и понимали, что это очень редко кому удается. Он же хотел пьянствовать снова, а ему не верили. И врачей таких, чтоб возвращали в алкоголики, тоже не существовало. У вас что-то не так, сказал ему терапевт и направил к «ухо-горло-носу», а тот, хотя у Степана в ушах был настоящий сквозняк, поскольку и дышал ушами, послал его к психиатру Тетеревятникову, который всего лишь неделю назад как из дурдома вышел.

И что характерно — Тетеревятникова, поговаривали, отправил в дурдом опять же его сосед. Послушал у него грудную клетку и то ли услышал, то ли не услышал там такое, что сразу же чокнулся. То, что Около-Бричко — зараза, Степка давно знал. Но ведь и какие-то пределы всему должны быть. А тут — никаких пределов. После августовского переворота Аэроплан стал каким-то невозможно большим начальником — разъезжал на черной иномарке с двумя охранниками, похвалялся соседям, что вскоре совсем переедет, поскольку ему дают на Кутузовском проспекте новую квартиру. Трехкомнатную на одного, чтобы не было стыдно перед иностранцами за то, что демократы в России плохо живут.

— Леонидыч, взял бы меня в персональные водилы что ли? — в такой странной форме попросился однажды Степка на работу к соседу.

— Вы слишком много пьете, — ответил тот и, повернувшись лицом к своей двери, зазвенел связкой ключей.

— Да я теперь даже есть не могу! — напомнил он о своей беде. — И «вы» — это я, да? — удивился Степка, поскольку раньше они с соседом были на «ты». Обычно с «вы» переходят на «ты», а тут наоборот.

— Вот именно: вы — это вы, Степан Николаевич, — бесстрастно подтвердил сосед, методично пощелкивая замками. — К тому же я скоро переезжаю на Кутузовский…

«Вот гад: если дурацкие ножевилки именовать ножичками и вилочками чудотворного Степана Лапшина, и деньгу на этом заколачивать, так тут сосед не пьет, а вот на приличную работу взять — сосед много пьет! Знает же, зараза, должно быть, он мне и верх, и низ запаял!» — возмущался Степка и решил все-таки навестить Тетеревятникова: пусть устраняет сплошную непроходимость или же справку дает о том, что он не может вообще употреблять по техническим причинам.