Евангелие от Джексона - [3]

— Значит, инженеришь? — допытывался Купец.

— Вроде того, — уклончиво ответил Николай. — Видишь ли, Гриша, только дипломом нынче не больно прокормишься: сто пятьдесят — сто семьдесят — разве это деньги? С вычетами совсем пыль. У меня две скромные работенки, сотни три с прицепом набегает, да и свободного времени не так уж мало.

— Усек, — подмигнул Купец, — крутишься, значит?

— Приходится, — подтвердил Лодин. — Корочка, она кушать не просит, пусть полежит до лучших времен. — Он почесал за ухом и добавил: — По теперешней жизни мой доход тоже мизер. Иной за вечер больше в ресторане оставит и не поморщится.

— Не прибедняйся, Коля, — остановил его Купец. — Уж ты на несчастного дервиша никак не смахиваешь: дубленка, свитерок не хилый, сапожки — фирма, лощеный весь. — Он выразительно посмотрел на массивный золотой перстень с камнем на руке Лодина. — От плохой жизни такие штучки не цепляют.

— Фамильная драгоценность, — пояснил тот, — от деда осталась. Помнишь деда Тимошу, ты ж его знал?

— Так-так… А бизнес какой имеешь? — напрямую спросил Купец.

— А-а, чепуха, — отмахнулся Лодин, — когда-никогда перехватишь что-то по мелочам…

— Фарцуешь, что ли? Не уважаю. Тряпичников никогда не почитал.

Лодин слегка ослабил ворот рубахи, отпил пива и, чтобы свернуть разговор в другое русло, спросил:

— Что мы все обо мне? Ты-то как, Гриша?

— А я в рефах сейчас хожу.

— С чем это едят? — деликатно осведомился Николай.

— Механиком работаю на рефрижераторных секциях, — пояснил Купец. — Работка не скучная: сегодня здесь, завтра там. Весь Союз исколесил вдоль и поперек. Ох, и насмотрелся я, Коленька, чудес всяких-разных… Выйду на пенсию — мемуары писать начну.

— В Москве часто бываешь?

— Да как сказать. У нас здесь обычно бригады меняются. Наша вот, аккурат под Новый год хозяйство сдала. Два месяца катались, теперь почти столько гулять буду. Вольная птица — лети на все четыре стороны.

— Значит, ты теперь не в Приднепровске?

— Что я, тронутый, — усмехнулся Купец. — Чтоб всякая шваль там в мою сторону пальцем тыкала: вон, мол, Купец тащится, уголовный тип с двумя судимостями. Городок наш провинциальный как был болотом, так и остался. Прилавки в магазинах паутиной заросли, слухи, сплетни — главная пища обывателей. Я ведь и вторую схлопотал, ты не знаешь. Четыре годика в богом обиженной республике Коми отбарабанил. Досрочно откинулся, не шалил, старался — вот годок и скостили. Потом как в песне: «Сыктывкар, Сыктывкар — маленькие домики, уезжаю я от вас е…ные комики». Назад, к родным пенатам, не вернулся, маманя долго обижалась. Умерла моя маманя, знаешь? Обосновался я в Сибири. Может, слыхал про Нефтеозерск? Это за Тюменью.

— За что по второй залетел?

— По-глупому. У одного дяди в парке колечко снял. Пох был жуткий — думал, умру — а вмазать не на что, ну и… — Купец примял о край стола обжигавший пальцы окурок. — К тому же перо при себе имел. Перо не перо, а так, заточка аккуратненькая. Недолго со мной сюсюкались, вспомнили старый грешок — пятерик в зубы и с приветом. Может, и поделом влупили — дураков учить надо…

…Лодин тоже помнил «старый грешок» Купца. Они выросли в Приднепровске, небольшом городке на юге Украины. Гриша Корнюк, по прозвищу Купец, был старше его года на три и свою кличку получил за пристрастие к песне «Коробейники», которую часто любил напевать. Смуглый, выше среднего роста паренек, он обладал завидной мускулатурой и увесистыми кулаками. О его силе и отчаянной смелости ходили легенды, и любой пацан во дворе знал — если с тобой рядом Купец, можешь быть спокоен — в обиду не даст. Очевидцы рассказывали, что он несколько раз даже «ходил на нож»: всегда не торопясь, глаза в глаза, опустив руки, и противник не выдерживал, тушевался и отступал. Не дрогнул он, схватившись как-то один на один с самим Пиратом, жилистым колченогим парнишкой-татарином, прославившимся среди городской шпаны особой жестокостью. Имея в запасе пару хорошо отработанных приемов, Пират обычно ловко сбивал наземь своего соперника, а затем довершал дело ногами. Появление крови лишь распаляло его ярость, и иной раз свои же дружки с трудом унимали грозного главаря, оттаскивая от жертвы. А в один памятный вечер Пират сам был повержен Купцом. Не помог ему даже нож, который он пытался пустить в ход, видя, что дела совсем плохи. Купец перехватил его руку и завернул ее так, что тот со слезами на глазах стал молить о пощаде.

Казалось, ходи теперь в королях да пожинай славу, но Купец вдруг перестал участвовать в бессмысленных парковых мордобоях и напрочь отошел от забав подобного рода. Поговаривали, что виной тому стала Кира. Кира Звягинцева…

Удивительно, но при всей своей скандальной репутации баламута и драчуна, Купец был эрудированным парнем, неплохо учился в школе. Его страстью были книги, он читал их взахлеб. Особенно любил Ильфа и Петрова — из «Двенадцати стульев» знал наизусть целые главы. Обожал Зощенко, а его «Аристократку» декламировал так, что люди, знающие в этом толк, прочили ему карьеру артиста. С этим номером он не раз выступал на школьных вечерах и олимпиадах художественной самодеятельности и всегда с неизменным успехом.