— Боренька, куда же ты, хоть чайку попей, я блинчиков напекла. Только встал и куда-то бежишь.
— Мамочка, некогда, — Боб на ходу проглотил теплый блинчик. — Джексон звонил, просит срочно зайти к нему, да и Мироныч, наверное, уже заждался на улице.
Мать тяжело вздохнула:
— Молодые, образованные люди, а все Боб, Мироныч… Что он, старик какой, что по отчеству?..
И, еще раз вздохнув, пошла на кухню. Боб на секунду задержался у зеркала, поправил прическу и выскользнул за дверь.
Константин Миронович Колесников — Мироныч, действительно уже поджидал его на улице у кафе «Сниедзиньш».
— Привет, Боб! — Мироныч протянул ему руку. — Что за экстренный сбор, ты не в курсе?
Боб недоуменно пожал плечами:
— Без понятия, но видать, у Джексона важное дело — по мелочам бы спозаранку тревожить не стал.
— Да чего гадать, пойдем, там и узнаем. И давай в булочную заскочим — у Джексона кроме заварки наверняка ничего нет, а я даже перекусить не успел, торопился…
И друзья, а их дружба была проверена и закалена годами (одна парта в школе, институтская скамья, совместная работа после вуза на одном заводе), свернули на улицу Кришьяна Барона и быстрым шагом направились к дому Джексона.
Дом, в котором проживал их приятель, добротный, пятиэтажный, был отстроен еще в царские времена, но до сих пор являлся украшением центра Риги. Над окнами фасада — лепные человеческие головы, небольшие, но массивные балконы подпирали каменные статуи. Неразлучные друзья нырнули в темный подъезд, который дыхнул на них плесенью и резким ароматцем мочи разной степени свежести. Тусклый лучик дневного света, пробивавшийся сквозь закопченное оконце над входной дверью, слабо высвечивал слизкие, источенные башмаками нескольких поколений жильцов, ступеньки, обильные россыпи флакончиков дешевых одеколонов и лосьонов, естественно пустых, грязные, обшарпанные стены, испещренные неприличными рисунками, выполненными карандашом или гвоздем со скабрезными комментариями сексуально-политического толка.
— Одного не могу понять, — сказал Боб, зажимая пальцами нос, — здесь пьют одеколон, а воняет-то мочой.
— Да ну тебя с твоим черным юмором, — поморщился Мироныч, последовав примеру приятеля. — Лучше быстрей рвем наверх, пока не задохнулись.
И он резво помчался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, Боб припустил за ним. Дверь открыла мать Джексона:
— Проходите, мальчики, подождите немного в комнате, Женечка сейчас освободится — никак соседа выловить не можем.
Друзья прошли в квартиру и остановились в нерешительности — Джексон стоял у туалета со сжатыми кулаками, чуть согнувшись, и напоминал кота, поджидающего в засаде смертельно досадившую ему мышь. Посредине кухни торчала патлатая, седая, тощая, как фанера, ведьма — соседка с огромным фонарем под глазом. Жутко воя, она пялилась уцелевшим глазом на Джексона, при этом казалось, что она прицеливается. С визгом и гамом на кухню залетела стайка детей и кинулась к своим мамкам, что-то стряпающим, пекущим к завтраку. На орущую кикимору никто не обращал внимания. Друзья попытались сосчитать молодую поросль, мельтешащую перед глазами, но постоянно сбивались со счета.
— И не пытайтесь, — произнес Джексон, читая их мысли, — я и сам не знаю, сколько их, соседей хлебом не корми — дай поплодиться.
— Кого это ты у сортира караулишь? — недоуменно спросил Боб.
— Да так, — как бы нехотя промолвил Джексон. — Считай, гражданская война в масштабах коммуналки, коммунальные войны, одним словом. Брюхатый козел, мужик этой бабы-яги (он указал взглядом на вопящую старуху) повадился молотить по нашей двери. Проходит мимо — ногой бах! Предупредил раз, предупредил два — видать не понимает, ущербный, сейчас снова бахнул. Опостылело вконец… Ну вот, он бахнул — я за ним… Закрылся, гад, в туалете!
Боб с Миронычем недоуменно переглянулись. Они собрались было отговорить приятеля от активных действий, но тот уже решительно направился к дверям кабинки общественного пользования.
— Пора брать штурмом, а то разговор у нас серьезный, да и Аркаша, наверное, нас заждался.
Старуха, услыхав эту угрозу, стала голосить пуще прежнего, и тут страшный удар ноги сорвал дверь клозета с крючка, и она хряснула, судя по всему, по пузу в грязной майке. Жирная туша не удержалась на коротких кривоватеньких ножках и с грохотом полетела на унитаз. И так славно там пристроилась, что могло показаться, что «брюхатый козел» не искал там политического убежища, а сел справить нужду, по причине прогрессирующего склероза забыв снять трусы. Поверженный шкодливый сосед грустно замычал, его тощая подруга жизни, наоборот, выть перестала. Джексон заканчивал операцию по обучению нерадивого товарища правилам советского общежития: последовавший мощный удар кулака заставил лязгнуть слегка отвисшую челюсть. Из глаз несчастного посыпались искры, которые едва не подожгли туалетную бумагу, и всем почудилось, что запахло гарью. Последний, не менее сокрушающий удар в живот, проник в дряблую плоть аж до позвоночника, раздался странный звук — казалось, позвоночник ссыпался в трусы. Но это был не позвоночник, в чем присутствовавшие при инциденте быстро убедились и недовольно заводили носами, — специфический запашок не оставлял сомнений в природе своего происхождения. Оппонент Джексона слегка подергался в конвульсиях и затих — он находился в тяжелом нокауте. Джексон, посчитав компенсацию за затянувшийся моральный террор вполне достаточной, повернулся к поддатой ведьме, которая в оцепенении наблюдала за скорой расправой:
