Евангелие Достоевского - [28]
С. Нечаев
Это, конечно, далеко от романтических теорий декабристов и от социалистических утопий петрашевцев. И когда нечаевская идеология нашла свое воплощение в убийстве студента, это событие ужаснуло Достоевского. Он понял, в какую бездну могут сбросить Россию революционеры подобного рода. С «лихим разбойничьим миром» он был знаком не понаслышке: на каторге он видел многих представителей этого мира. Он представлял себе, что произойдет с Россией, если она окажется в их руках. И решил сделать грозное предупреждение.
Бесы русской революции
Первым эпиграфом к роману он выбрал слова из стихотворения Пушкина «Бесы»:
Второй эпиграф взят из Евангелия от Луки: «Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» (Лк. 8:32–36).
Смысл этого эпиграфа Достоевский объясняет в письме Майкову. Сначала он упоминает свое пребывание на каторге, когда он желал успеха русскому оружию, «хоть и оставался тогда еще с закваской шелудивого русского либерализма, проповедованного говнюками вроде навозной букашки Белинского». А потом говорит, что «болезнь, обуявшая цивилизованных русских, была гораздо сильнее, чем мы воображали… Бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых… и прочих. Те потонули или потонут наверное, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисусовых. Так и должно быть. И заметьте себе, дорогой друг: кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую и Бога. Ну, если хотите знать, – это и есть тема моего романа».
Фрагмент рукописи романа «Бесы»
Упоминание Белинского характерно: когда-то молодой Достоевский преклонялся перед ним, благоговел, ловил каждое его слово. Теперь он обзывает его оскорбительным словом и видит в нем предтечу тех «бесов», которым посвящает свой роман. В письме к наследнику престола, будущему императору Александру III, он заостряет эту мысль: «Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева».
Действие происходит в уездном городе, прототипом которого, как считают исследователи творчества Достоевского, была Тверь. Ее топография отражена в романе. В частности, город разделен на две части рекой, через которую проходит плашкоутный мост; на берегу реки расположен большой монастырь; в город ходят регулярные поезда из Петербурга. Как мы помним, в Твери Достоевский прожил четыре месяца после возвращения из семипалатинской ссылки, и город ему тогда очень не понравился. Спустя десять с небольшим лет он решил «отомстить» Твери и поселить здесь своих «бесов».
Цесаревич Александр, будущий император Александр III
Тверь. Мост через Волгу. Фотография XIX в.
Тверь. Вид на Отроч монастырь с Волги. Фотография нач. ХХ в.
Тема «отцов и детей», намеченная Тургеневым в одноименном романе, продолжена Достоевским в «Бесах». Здесь тоже представлены два поколения. Но если у Тургенева одно противопоставляется другому, то Достоевский делает акцент на преемственности между одним и другим.
Поколение отцов представлено наиболее полно фигурой Степана Трофимовича Верховенского – типичного либерала и западника, учителя молодежи и прожигателя жизни. Степан Трофимович – это собирательный образ. Он начитан, эрудирован, говорит на «смеси французского с нижегородским». Он даже в некоторым смысле религиозен: «В Бога учитель наш веровал. “Не понимаю, почему меня все здесь выставляют безбожником? – говаривал он иногда, – я в Бога верую, mais distinguons[2], я верую, как в существо, себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка)… Что же касается до христианства, то, при всем моем искреннем к нему уважении, я – не христианин. Я скорее древний язычник, как великий Гете или как древний грек”». Степан Трофимович преклоняется перед Белинским, восхищается его письмом к Гоголю.
С. Шор. Степан Трофимович Верховенский в клубе. Оффорт. 1935 г.
К поколению отцов относится и «великий писатель» Кармазинов. «Святая Русь менее всего на свете может дать отпору чему-нибудь, – рассуждает писатель. – Простой народ еще держится кое-как русским Богом; но русский Бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней мере сильно покачнулся. А тут железные дороги, а тут вы… уж в русского-то Бога я совсем не верую». «А в европейского?» – спрашивает его Петр Верховенский. «Я ни в какого не верую». И излагает свое видение России: «Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу, и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются. Святая Русь – страна деревянная, нищая и… опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живет в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство еще хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьет по своим. Тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь».
