Эванджелина - [2]

Так в мире с богом и с ближними жил, не ведая горя,

Старый фермер акадский с милою Эванджелиной.

Многие парни, когда она в церкви склонялась в молитве,

Глаз от нее не могли оторвать, как от некой святыни;

Счастьем было руки ее или одежды коснуться!

Часто поклонники в благоприязненном мраке

К двери являлись ее и, замерев в ожиданье,

Сердце пытались унять, чтобы громко оно не стучало;

Или, во время престольного праздника, в пляске веселой

Руку ее, осмелев, пожимали, шепча торопливо

Нежных признаний слова, растворявшихся в музыке танца.

Но лишь один Габриэль был девушке мил и любезен,

Юный сын кузнеца Лаженесса Базиля, который

Был уважаем весьма в деревне Гран-Прэ и в округе;

Ибо во все времена, у всех племен и народов

Было всегда ремесло кузнеца в особом почете.

Дружбу водили давно Базиль с Бенедиктом. Их дети

Сызмальства вместе росли, как брат и сестра; преподобный

Фелициан, исполнявший в приходе и роль педагога,

Грамоте вместе учил их по книге святых песнопений.

Но, лишь допет был псалом и урок ежедневный затвержен.

Быстро дети бежали в кузницу дяди Базиля.

Там, застыв у дверей, они восхищенно смотрели,

Как, в коленях зажав коня вороного копыто,

Ловко он гвозди вбивал, а рядом обод тележный,

Словно огненный змей, свивался в кольцо среди углей.

Часто в осенних потемках, когда снаружи казалось,

Будто бы кузница брызги огня рассыпает сквозь щели,

Сидя в тепле, возле горна, следили они за работой

Шумных мехов, и когда их пыхтенье стихало

И, пробежав по золе, гасли искорки, —дети смеялись

И говорили, что это — монашки, входящие в церковь.

Часто зимою на санках с горы они мчались стрелою

И далеко, разогнавшись, катились по снежной равнине,

К шумным птенцам забирались под крышу амбара, надеясь

Камешек тот отыскать, который с берега моря

Ласточка в клюве приносит, чтоб зренье вернуть своим крошкам;

Камешек этот волшебный найти — большая удача!

Быстро годы промчались, и дети уж больше не дети.

Юношей стал Габриэль с лицом веселым, как утро,

С неунывающим взглядом, решительным и отважным.

Женщиной стала она в желаньях своих и надеждах.

«Солнцем Святой Евлалии» звали ее — по примете,

Что это солнце сулит садоводам обилие яблок;

Мужу в дом принесет она, думали, счастье и радость,

Щедрое солнце любви и детишек румяные лица.

II

Вновь подоспела пора, когда ночи длинней и прохладней,

И ослабевшее солнце вступило под знак Скорпиона.

Птиц перелетные стаи неслись по свинцовому небу

От берегов ледовитых к теплым полуденным странам.

Собран был урожай; в лесу непокорном деревья

С ветром сентябрьским боролись, как с ангелом божьим Иаков.

Признаки все предвещали суровую, долгую зиму.

Пчелы, предвидя нужду, свои переполнили ульи,

И звероловы-индейцы зимы ожидали студеной,

Судя по лисьему меху, на редкость густому в ту осень.

Вслед за ненастной порой настало то славное время,

Что богомольные фермеры звали «всесвятское лето».

Светом волшебным наполнился воздух; и облик природы

В свежести детской предстал и чистоте первозданной.

Мир царил на земле, и в тревожную грудь океана Успокоенье сошло.

Все звуки смешались в единой Чудной гармонии; шум детворы, петушиное пенье,

Крик пролетающих птиц, голубей воркованье на крышах —

Все звучало как нежный призыв; и огромное солнце

С лаской взирало на землю сквозь золотые туманы;

Каждое древо в лесу, одевшись в наряд яркоцветный —

Алый, багряный иль желтый, сверкало в росистых подвесках,

Словно платан, наряженный Ксерксом в шелка и алмазы.

Вот наступил час покоя, отдохновенья и мира.

День остыл и погас, и сумрак вечерний на небо

Первую вывел звезду. Коровы, домой возвращаясь,

Землю месили копытами и, прижимаясь друг к другу,

Жадно вдыхали ноздрями хмельную вечернюю свежесть.

Первой, звеня бубенцами, с ленточкой яркой на шее,

Белая телочка Эванджелины шагала степенно,

Словно гордясь красотою своей и любовью хозяйки.

Вслед за стадом пастух отару пригнал с побережья;

Блеяли сытые овцы; сторожевая собака

С важным, внушительным видом бежала за ними, пушистым

Рьяно махая хвостом, и, бросаясь то влево, то вправо,

В кучу сгоняла отбившихся и торопила отставших;

Эта собака была защитником спящей отары

В темные ночи, когда в лесу волчий вой раздается.

Позже всех, уже при луне, возвратились телеги

С влажных покосов, груженные доверху сеном душистым.

Весело кони заржали, сверкая росою на гривах,

И закачались на спинах у них деревянные седла

Ярких расцветок, и кисточки алые заколыхались,

Словно цветущей алтеи пышно-тяжелые гроздья.

Мирно стояли коровы, доверив набухшее вымя

Ловким пальцам доярок; и равномерно о днища

Звонких ведер стучали бурливые белые струйки.

Вновь донеслись со двора мычанье скота, всплески смеха,

Эхом подхвачены между сараев, — и снова умолкли.

Створы амбарных дверей затворились со скрипом протяжным,

И прогремели засовы. Потом тишина наступила.

У очага в своем кресле в тот вечер сидел старый фермер,

Глядя, как струйки огня, треща, пробегали по сучьям,

Словно враги по горящему городу. А за спиною

Тень его исполинская зыбко качалась по стенам,

Вздрагивала, и кривлялась, и в темных углах пропадала.

Гномы резные со спинки дубового кресла смеялись

В бликах пламени, и оловянные миски на полках