Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса - [142]
— Боже праведный! — воскликнул я. — Да кому взбредет в голову связать эти стародавние семейные очаги с преступлениями?
— Они внушают мне ужас. Я уверен, Ватсон, — а порукой тому мой опыт, — что по части чудовищных злодеяний эта дивная сельская местность превзойдет самые гнусные проулки Лондона.
— Вы пугаете меня, Холмс!
— Но причина совершенно ясна. В городе общественное мнение совершает то, на что не способен закон. В самом что ни на есть дрянном проулке вопль истязаемого ребенка, тяжкие удары пропойцы вызовут у соседей сочувствие и гнев, а правосудие так близко, что малейшая жалоба способна привести его в движение, и виновному остается всего шаг до скамьи подсудимых. А поглядите на эти одинокие домики, окруженные со всех сторон полями! Обитает там по большей части люд небогатый и невежественный, в законах мало сведущий. Представьте себе, какие адские злодеяния творятся тут из года в год, какие пороки процветают здесь втайне, никому не видимые и никому не ведомые. Если бы леди, которая взывает о нашей помощи, поселилась в Винчестере, я бы о ней нимало не беспокоился. Но стоит удалиться на пять миль от города — и вот она, опасность! Впрочем, пока что ей самой, кажется, ничто не грозит.
— Да. Если она может встретить нас в Винчестере, то вольна и уехать куда угодно.
— Именно так. Свободой передвижений она располагает.
— Так в чем же тогда дело? Вы нашли какое-то объяснение?
— Я разработал семь версий, каждая из которых учитывает все доступные нам факты. Но выяснить, какая из них правильна, помогут только новые сведения, а они, не сомневаюсь, нас поджидают. Ага, вот и башня кафедрального собора, и вскоре мы узнаем, что именно сообщит нам мисс Хантер.
«Черный лебедь» — почтенная гостиница на Хай-стрит, расположенная вблизи от железнодорожной станции; там мы и нашли молодую женщину. Она сняла гостиную и заказала для нас завтрак, который уже стоял на столе.
— Я так рада, что вы приехали, — взволнованно заговорила мисс Хантер. — Вы оба очень добры ко мне, но я и правда в замешательстве. Ваш совет будет для меня попросту бесценным.
— Расскажите, что же произошло.
— Да-да, непременно, только мне нужно спешить: я обещала мистеру Рукаслу вернуться до трех. Он позволил мне сегодня утром отправиться в город, хотя и не подозревает, с какой целью.
— Давайте все по порядку. — Холмс вытянул свои худые длинные ноги ближе к огню и приготовился слушать.
— Прежде всего должна сказать, что ничего плохого со стороны мистера и миссис Рукасл я не заметила. Справедливости ради нельзя об этом не упомянуть. Однако понять их я не могу, и это меня постоянно тревожит.
— Что именно вам непонятно?
— Почему они себя так ведут. Но лучше начать с самого начала. Когда я вышла из вагона, то увидела мистера Рукасла: он отвез меня в своем догкарте в Медные Буки. Усадьба, как он и говорил, расположена в прекрасном месте, хотя сама красотой не отличается: это просторное квадратное здание, побеленное известкой, сплошь в пятнах и потеках от сырости и непогоды. С трех сторон дом окружен парком и лесом, а на сотню ярдов от фасада — до самой Саутгемптонской дороги — простирается пологий луг. Этот участок перед домом принадлежит владельцу усадьбы, а леса — лорду Сатертону. Прямо у парадной двери, ведущей в холл, растут медные буки: они-то и дали название усадьбе.
Мой наниматель — как и прежде, рассыпавшийся в любезностях — вечером представил меня жене и сыну. Наше предположение, мистер Холмс, хотя и казалось столь правдоподобным на Бейкер-стрит, не подтвердилось: миссис Рукасл вовсе не умалишенная. Это молчаливая бледная женщина — гораздо моложе своего супруга; ей не более тридцати, а он наверняка уже перевалил за сорок пять. Из их разговоров я поняла, что женаты они лет семь; мистер Рукасл был вдовцом, от первого брака у него осталась дочь, которая теперь в Филадельфии. Мистер Рукасл доверительно шепнул мне, что отъезд дочери вызван необъяснимой антипатией, какой она прониклась к мачехе. Поскольку его дочери наверняка исполнилось двадцать, мне нетрудно было представить, как тягостно ей общаться с молодой супругой отца.
Миссис Рукасл показалась мне бесцветной персоной и внешне, и внутренне. Дурного впечатления она не произвела, но и благоприятного тоже. Серая мышка. Сразу бросилось в глаза, как страстно она предана мужу и малышу. Она беспрестанно поглядывает своими светло-серыми глазами то на одного, то на другого, стараясь подметить, а по возможности и предупредить малейшее их желание. Мистер Рукасл обращается с женой в своей обычной напористой, грубовато-добродушной манере, и со стороны их можно принять за вполне благополучную супружескую пару. Однако эту женщину гложет какая-то тайная горесть. Порой ее охватывает глубокая задумчивость, и на лице выражается неодолимая печаль. Не однажды я заставала ее в слезах. Временами причину такой тоски я объясняла поведением ее сына: мне в жизни не встречался столь испорченный и злобный ребенок. Для своих лет он недоросток, но голова у него несоразмерно велика. Приступы дикого буйства чередуются у него с затяжной хандрой. Причинять боль существам, которые слабее, чем он, — вот любимая его забава; о других развлечениях он и не помышляет, навострившись в поимке мышей, пташек и насекомых. Но рассказывать об этом негоднике вряд ли стоит, мистер Холмс: к моей истории он отношения не имеет.
