Этот сладкий голос сирены - [28]

Дома, чтобы как-то успокоиться, Забелина решила простирнуть кофточку, новую, дорогую, купленную в период острых, сумасшедших мечтаний. Тонкая, белоснежная, она ее теперь просто спасала – легко стиралась, быстро сохла и не нуждалась в глажке. Нади Дубель, к счастью, дома не было и Забелина приступила к делу. Вот тут-то и случилось ужасное. Неловкая, расстроенная Забелина каким-то непонятным, случайным движением смахнула с полочки шампунь, крем, но самое главное – пузырек с йодом и тот разбился вдребезги о дно сияющей белизной ванны, забрызгав не только кофточку Забелиной, но и ванну, и ночную рубашку Нади Дубель, и ее халат, и много чего еще. Забелина чуть не лишилась чувств, таким был шок, просто впала в какой-то столбняк. «Все, - думала Забелина. – Это конец. Этого не пережить.» И все стояла и ждала, зажмурившись, – сейчас с ней что-то случится. Инфаркт, инсульт… Или на нее обрушится потолок, или небо упадет на землю. Сейчас… Однако ничего этого не произошло. Минуты шли за минутами, и ее столбнячное состояние перешло в какое-то странное ледяное спокойствие. И тогда Забелина совершила вовсе уже неадекватный поступок. Она взяла кусок хозяйственного мыла, завернула в новое чистое полотенце и с этим свертком под мышкой пошла обратно в Горовой-банк.

Горовой все еще был в своем кабинете.

- Сука! – сказала Забелина. - Если ты сейчас же не отдашь мне проценты хотя бы за два месяца, я взорву твою шарашку! – и помахала перед ним завернутым в полотенце куском хозяйственного мыла.

- Давай, - усмехнулся Горовой. – Действуй!

- Я отсюда не уйду, -сказала Забелина чуть менее уверенно.

- Дело твое, сиди хоть до утра!

Горовой поднялся:

- Можно подумать, кто-то тебя обманывал, можно подумать – тебе лапшу на уши вешали! Я ясно сказал – через год. Год прошел? Да и вообще, о чем речь, подруга? Я за тебя квартиру продал? С работы ушел? Я за тебя мать в богодельню сдал?

- Это из-за твоих условий…- прошептала подавленная Забелина.

- При чем здесь условия? Еще скажешь, я за тебя разбил пузырек с йодом!

И тут Забелиной сделалось как-то нехорошо, просто тошнотворно… Она все не могла поднять глаз на Горового, а когда подняла, его уже не было в кабинете.

Забелина прижала к груди кусок хозяйственного мыла, завернутого в полотенце и стала неистово молиться, так молиться, как будто вся сила ее души, все прожитое и пережитое собрались в одной точке, где-то посередине груди.

- Господи! – причитала Забелина. – Я, наверное, плохой человек, я легковерна, глупа, я сдала мать в богодельню! Моя красота, молодость, все ушло, все пропало… Я – ничтожный человек! Я – ноль! Полный ноль! Я всю жизнь сочиняла свою собственную жизнь и теперь вот я перед тобой, какая есть! Вот я! Все сочиняла! Как моя мать, которая любила только своих декабристов, а мне даже не могла по-человечески заплести косички. Мне всегда говорили – девочка, почему у тебя перекошенные косички? А ведь они были неправы, эти декабристы! Господи, они были неправы! Они разбудили Герцена, а Герцен разбудил Ленина, и началось все, все! Началось и пришло! Чудовище стозевно и лайяй! – и она отчаянно затрясла куском мыла. – Вот! Вот! История КПСС! Я никогда не могла сдать историю КПСС! А они все сдавали! И устраивались! И сейчас они все устроились! Носик сдавал историю КПСС лучше всех! Ты посмотри, какой мир ты устроил! Где справедливость? Кто виноват? А если уж брать в мировом масштабе… Я не буду брать в мировом масштабе! Тебя здесь нет, Господи! Нет, ты есть, ты все это сотворил, но сам ты совсем в другом месте вселенной. Ты просто сбежал! А я одна, я тобой брошена…вот, я… - и Забелина опять потрясла куском мыла. – Ты сбежал! Ты ловишь свою небесную рыбу или тоже предаешься мечтам… Проснись, Господи… Проснись!

И вдруг Забелина неожиданно даже для самой себя еще крепче сжала в руках кусок хозяйственного мыла, завернутого в новое полотенце Нади Дубель, и бросила на лакированный стол Горового:

- Вот тебе, сука! Пропади ты пропадом!

Тут мощная взрывная волна подняла Забелину вместе с креслом и выбросила в окно.

Тибайдуллина и Римулю выпустили на другой день после обеда. Сначала их подняли на лифте, потом провели по каким-то безликим коридорам, безликим лестницам, пока совершенно неожиданно они не оказались на знакомой улице, в квартале от центрального административного здания. До дома было остановки две на троллейбусе, но денег у них не было, отправились пешком. Тибайдуллин шел спокойно, без возражений, как будто просто возвращался к себе домой. Но где-то немного не доходя, метров так сорок, на углу у газетного киоска отановился.

- Пошли! – тормошила его Римуля. – Что же ты, пошли!

Но Тибайдуллин продолжал стоять, как вкопанный, и взгляд его из-под поседевших бровей был невидящ.

- Пошли! — кричала Римуля. – Папа! Там твой дом! Пошли!

Тибайдуллин не двигался с места.

- Там твои родители жили, там я родилась!

Римуля заплакала и опять потянула отца за руку. И тогда он пошел… Как слепой или спящий. Медленно. На нетвердых ногах.

В квартире было тихо. На кухне – запустенье, мойка была до отказа забита грязной посудой, пахло чем-то скисшим. В зале, кутаясь в старый пуховой платок, сидела жена Тибайдуллина, она же мать Римули. Сидела понурая, съежившаяся, уменьшившись чуть ли не в двое, почти утонув в огромном кресле старика Тибайдуллина. Сидела не умытая и не причесанная, с голубоватым от бледности лицом.