Это все о Боге. История мусульманина, атеиста, иудея, христианина - [27]

Наши незамеченные сокровища

Более того, фетиш превосходит нас силой и не дает разглядеть сокровища наших религий. Вот почему нам нужны другие религии, вот почему взгляд на нашу религию со стороны помогает нам прозреть.

Пару лет назад, подыскивая съемную квартиру в Манхэттене, я познакомился с одной еврейкой, брокером по недвижимости (в Нью–Йорке можно взять недвижимость в аренду только через брокера). Однажды, отправляясь смотреть очередную квартиру, я рассказал моей спутнице о своих намерениях объединить иудеев, христиан и мусульман в общину общин, где мы могли бы учиться взаимозависимости. Она отозвалась:

— Отличная мысль! Думаю, иудеи и христиане могли бы поладить!

— И мусульмане, — напомнил я.

— Нет, никаких мусульман! — решительно возразила она. — Они умеют быть приятными, притворяться твоими друзьями и так далее, дождутся, когда ты начнешь доверять им, а потом возьмут да и взорвут себя. Это бомбы с часовым механизмом! Я объяснил, что вырос в мусульманской семье и что в бывшей Югославии мусульмане были миротворцами, которые считали насилие препятствием к посвящению жизни Аллаху. Объяснил, что никогда не видел, чтобы кто–нибудь из моих друзей или родственников–мусульман был агрессором или проявлял мстительность. Насилие было ниже их достоинства, они считали его верным способом опозорить себя и Бога. Убить — значит отнять жизнь, возместить которую невозможно, следовательно, человек не имеет на это права.

Я рассказал, что до начала войны в Боснии вся Югославия смотрела наш аналог–шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live): в одиннадцать вечера по субботам буквально все приклеивались к телевизорам, с нетерпением ожидая возможности дружно посмеяться. В Сараево комедийными актерами были преимущественно мусульмане. Вспыльчивые балканцы не умели смеяться над собой, и когда требовалось подтрунивать над всеми сразу, эту ответственную задачу доверяли мусульманам.

— Вот мои представления об исламе, — заключил я. — Я похож на бомбу с часовым механизмом?

Она не ответила. У нее были свои впечатления, у меня — свои. Но за кофе в конце длинного дня, после осмотра всех квартир, она призналась:

— Я еврейка, и мне страшно. Я помню фотографии времен холокоста, которые я видела в детстве. Взрослые предупреждали меня об уроках истории, страх поселился во мне навсегда. Мир хочет уничтожить нас, мне говорили, что наши страдания отличаются от страданий других людей. Другие нас не понимают. Я ездила в Израиль и видела там страх. Я хочу углубиться в свою религию, но пока мое еврейство опирается всего на два столпа: боязнь очередного холокоста и страх потерять Израиль. Их недостаточно, чтобы поддерживать религию. Мне необходим более глубокий иудаизм. Я ответил, что, с моей точки зрения, иудаизм гораздо глубже. Значительно глубже. Он простирается до сокровенных глубин жизни, где уродство человеческого опыта перемешано с его великолепием. Я сказал, что у иудеев есть дар для всех людей, особенно для христиан и мусульман. «Израиль» дословно означает «тот, кто борется с Богом». Разве это не про всех нас? Я продолжал перечислять все, чему научился у иудаизма и каким стал благодаря ему, в том числе упомянул: с тех пор как двадцать лет назад я стал христианином, я каждую неделю соблюдаю субботний день от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу. Без иудаизма моя христианская вера не смогла бы выжить.

— Ваше благословение неизмеримо больше ваших опасений, — заключил я.

И глаза моей собеседницы просияли.

Безумный Мухаммад

Жизнь прерывает нас. Когда наш жизненный опыт не согласуется с нашей религией, от чего–то приходится отказаться, а отказаться от жизни нельзя.

Словно острый хирургический инструмент, жизнь вскрывает нашу религию, чтобы спасти нас от нее. Затем, когда мы понимаем, что к чему, когда наша система убеждений, традиций и ритуалов становится слаженной, как хорошо сыгравшийся симфонический оркестр, мы вновь сталкиваемся с чем–нибудь — с впечатлением, фактом, человеком. Ничто не отрицает нашу религию так, как обнаружение сакрального в ком–нибудь из «тех людей». Мы встречаем мусульманина, который напоминает нам Иисуса более, чем кто–либо из прихожан нашей церкви. Нашей коллегой оказывается викканка, которая исправляет мир успешнее, чем кто–либо в нашей синагоге. Мы знакомимся со студентом евангелического христианского колледжа, который прилагает все мыслимые усилия, чтобы защищать права атеистов в кампусе. Работающий вместе с нами атеист, наделенный мудростью, помогает нам и дальше следовать по пути веры в Бога. Вновь обращаясь к словам Иегуды Амихая, можно сказать, что при таких встречах кроты и плуги любви рыхлят утоптанную почву нашей правоты[32].

Именно так было со мной.

Когда я стал христианином, мои безутешные родители обратились к одному из лучших психиатров Европы, пятьдесят родственников прилагали все старания, чтобы исцелить меня от любви к Богу. На помощь призвали даже моих бывших подруг, чтобы они попытались пробудить во мне сладкие воспоминания, способные завладеть моим сердцем. Мама пила таблетки от стресса, через пару месяцев на ее лице остались следы непрерывных слез. Впервые в жизни я увидел отца плачущим. Все улетучилось: гордость за христианские учреждения, благие дела моей церкви, достоинства христианского пути — все уничтожила маленькая армия людей, ревностно изучающая личную жизнь членов моей церкви. Мне сообщали, у кого из женатых христиан есть любовница, кто ворует инструменты из мастерской, кто не вернул долг соседу. После двух месяцев такой агонии мое тело и дух не выдержали, при виде страданий родных меня в буквальном смысле начинало трясти. Измученный, я держался лишь благодаря кресту Иисуса, самому недвусмысленному проявлению сочувствия Бога ко мне.