Это вечное стихотворенье... - [8]

И непроглядна эта белизна.

1959

Владимир Соколов, 1960

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ

«Снега белый карандаш…»

Снега белый карандаш

Обрисовывает зданья…

Я бы в старый домик ваш

Прибежал без опозданья.

Я б пришел тебе помочь

По путям трамвайных линий.

Но опять рисует ночь

Черным углем белый иней.

У тебя же все они,

Полудетские печали.

Погоди, повремени,

Наша жизнь еще в начале.

Пусть уходит мой трамвай!

Обращая к ночи зренье,

Я шепчу беззвучно: «Дай

Позаимствовать уменье.

Глазом, сердцем весь приник.

Помоги мне в миг бесплодный.

Я последний ученик

В мастерской твоей холодной».

1960

Муравей

Извилист путь и долог.

Легко ли муравью

Сквозь тысячу иголок

Тащить одну свою?

А он, упрямец, тащит

Ее тропой рябой

И, видимо, таращит

Глаза перед собой.

И думает, уставший,

Под ношею своей,

Как скажет самый старший,

Мудрейший муравей:

«Тащил, собой рискуя,

А вот, поди ж ты, смог.

Хорошую какую

Иголку приволок».

1960

«Все как в добром старинном романе…»

М. Луговской

Все как в добром старинном романе.

Дом в колоннах, и свет из окна.

Липы черные в синем тумане.

Элегическая тишина.

В купах вымокших — шорох вороний.

Тихо плавают листья в пруду.

Что за черт, я совсем посторонний

В этом желтом, забытом саду.

Но представьте.

Под лиственной сенью

Я часами брожу вдоль оград,

Как скрывающий происхожденье,

Что-то вспомнивший аристократ.

Что мне в этих колоннах да нишах!

И как будто впервые я здесь.

И отец у меня не из бывших,

А из тех, что и были и есть.

Но с какой-то навязчивой грустью

Лезет в душу мне сырость колонн

И в садовом своем захолустье

Позабытый людьми Аполлон.

1960

«Вдали от всех парнасов…»

Ю. Алешковскому

Вдали от всех парнасов,

От мелочных сует

Со мной опять Некрасов

И Афанасий Фет.

Они со мной ночуют

В моем селе глухом.

Они меня врачуют

Классическим стихом.

Звучат, гоня химеры

Пустого баловства,

Прозрачные размеры,

Обычные слова.

И хорошо мне…

   В долах

Летит морозный пух.

Высокий лунный холод

Захватывает дух.

1960

«Вот и нет меня на свете…»

Вот и нет меня на свете.

В мире тишина.

Все в свои поймала сети

Белая луна.

Сад поймала, лес поймала,

Поле и жнивье.

Озарила, осияла

Кладбище мое.

А на самом-то на деле

Все в заре, в цвету,

Я себя сквозь все недели

Гордого веду.

Не уйду, ступив со света,

Не оставлю дня,

Но — пока зависеть это

Будет от меня.

1961

«Можно жить и в придуманном мире…»

«Можно жить и в придуманном мире», —

Мне сказали.

Но правда ли это?

Можно в мире?

Как в греческом мифе?

Как в легенде?

Как в шутке поэта?

Можно? Это не сложно.

Ребенку,

На рассвете.

На девичьем утре.

Но когда ты вдеваешь гребенку

В настоящие взрослые кудри,

Но когда что-то кануло в шири,

А пороги лишь ветром обиты,

Можно ль плакать в придуманном мире

От придуманной горькой обиды?

Я себе хорошо представляю,

Как по детскому зову преданья,

Как по знаку мечты

   оставляю

Все мирские дела и свиданья

И вступаю в придуманный город,

В сад придуманный, милый до дрожи.

На придуманном озере гогот

Лебедей.

Я придумал их тоже.

Я придумал и даль, и округу,

И подругу придумал, и брата,

И врага сочинил я, и друга…

Ты конечно же не виновата,

Но заметил я, душу очистив

От земного, приняв неземное,

Тень летит от придуманных листьев

На мое безысходно земное,

Где не может пока что по маю

Цвесть сухумская роза

   в Сибири…

Но не думайте, я понимаю:

Можно жить и в придуманном мире.

1961

Воспоминание о кресте

Я наконец добился своего.

Меня узнать не могут те и эти

За то, что я, один как перст на свете,

Живу превыше блага одного.

Вначале было так: средь слез и свар,

За то, что к сердцу принял все живое,

Все веры и черты приняв как дар,

Я из родных был выведен в изгои.

Затем я был последнего лишен.

В моем дому ветра заголосили.

И так я был обидой оглушен,

Что мне колдуньи зелье подносили.

Однако доброй дружбы торжество

Я испытал, когда собрата встретил.

Но я обидел шуткою его,

Желая быть, как он — в то время — весел.

Он был моим.

   Но не был я своим,

Как оказалось.

Я права превысил.

И мысль пришла: а что, если, как дым,

Метнуться вверх от этих душ и чисел?

Но был я слаб.

И руку на себя

Поднять не смел.

Она как плеть висела.

И мысль пришла: все, чем живу, любя,

Обидеть так, чтоб хоть шурупы в тело

Ввинтили мне всем миром: что там ждать!

А вдруг не станут — как, зачем, откуда?

Пойти в Горсправку? Объявленье дать?

«Мне тридцать три. Я жив. Ищу Иуду».

1961

На улицах старого Братска

На улицах черные лодки

Прикованы к серым столбам.

А ветер, гудя в околотке,

Отчаянно бьет по губам.

Он хочет до сердца добраться

И свой передать ему хмель…

На улицах Старого Братска

Едва ль не последний апрель.

Я вижу дома и заборы —

Они и темны и стары,

На плотных воротах запоры

Почти позабытой поры.

Но жизнь и за старым забором

Бушует, полна новостей,

Со всем ее полным набором

Великих и малых страстей.

А дело-то, видно, не в малом,

Коль в собственном доме народ

Здесь, как на дворе постоялом,

Которое лето живет!

И почвы глубинная встряска,

Сердца будоража до дна,

На улицах Старого Братска

Как буря морская, слышна.

Ведь все, что казалось немилым:

Осевшие набок дома,

Сараи, — подернется илом,

Уйдет из души и ума.

И что-то заветное тоже

Уйдет для кого-то на дно,

Но если любимо до дрожи, —

Всплывет из забвенья оно.

И вижу я первое утро

Недальнего первого дня.

Волна над заборчиком утлым

Вскипает, шипя и звеня…

А ветер, волнением полный,