Это Вам для брошюры, господин Бахманн! - [31]

Но не думайте, Бахманн, написал я Бахманну, что вы найдете утешение в каком-нибудь из театров этой страны, что вам удастся насладиться тем, что в вашей стране принято называть драматическим искусством, я подчеркнул эти слова, – об этом просто забудьте. По вечерам в театрах моей страны на сцену выходят те же самые актеры, которые совершенно бесстыдно снимаются в вышеупомянутых мыльных операх, они насквозь пропитаны безграничным бездушием вышеупомянутых мыльных опер. Они подвергают зрителя истинной пытке, потому что у вас нет возможности со вздохом облегчения нажать кнопку дистанционного управления и выбросить их из вашего мира. Эти монстры, эти палачи театрального искусства со всех сцен моей страны продолжают измываться над зрителями, и их усилия не остаются без награды – пресса объявляет их национальными героями и гениями. Они абсолютные дилетанты, написал я, они понятия не имеют, что это такое – игра актера, им не веришь, им просто отказываешься верить, потому что верить им невозможно, люди хохочут во всю глотку, когда они пытаются играть трагедию, и плачут от стыда, когда они пытаются рассмешить их тем, что они называют комедией. Представьте себе, Бахманн, вы только представьте себе, именно так это выглядит на вечерних спектаклях в театрах моей страны: полное непонимание, публика смеется, когда она должна плакать, и наоборот. А актеры продолжают, словно бы так и быть должно, словно бы это совершенно нормально, что их не понимают от первого и до последнего акта, словно бы ничего особенного в этом и нет – играть спектакль для публики, которая плачет, когда надо смеяться, они в этом не находят ничего странного – подумаешь, непонимание, ничего особенного, и так сойдет, шоу должно продолжаться, думают они скорее всего, а главное – стоять в свете рампы и притворяться, что ты что-то понимаешь в актерском искусстве, хотя даже они должны были бы сообразить, что если публика смеется вместо того, чтобы плакать, и плачет вместо того, чтобы смеяться, тут что-то не то. И так они продолжают десятилетиями, написал я Бахманну, они просто теряют рассудок от гордости и возбуждения, и, когда занавес в конце спектакля падает, им совершенно не важно, что вся концепция спектакля пошла псу под хвост, что они смешили публику трагедией и вгоняли в депрессию комедией, они кланяются, благодарят за овации и принимают полусгнившие букеты, словно бы ничего и не случилось, – и знаете что, Бахманн? – написал я Бахманну, их вызывают чуть не двадцать раз, а потом появляется и режиссер, которого может немного удивлять, что публика смеется над тем, что было задумано как трагедия, или плачет над тем, что лично ему представлялось комедией, но ничего, он тоже радостно возбужден, возможно, в эти минуты он считает себя гением, которому благодаря его гениальности удалось превратить трагедию в комедию и наоборот, хотя так и не было задумано, но превращать провал в достижение – это, так сказать, несущий элемент в этом раю дилетантизма, и в результате все счастливы – неописуемо скверные актеры, неописуемо бездарный режиссер и неописуемо тупая и необразованная публика. Браво! – вопит чернь с балконов и из партера, какая превосходная комедия, мы за всю жизнь ни разу так не смеялись, и актеры, совершенно пьяные от экстаза, сохраняют хорошую мину в этой скверной и злой игре, они согласно кивают: какая замечательная комедия! – хотя были совершенно уверены, что играют трагедию! Так что, в конце концов, что за разница, написал я Бахманну, все же довольны, все получили, что хотели, несмотря на полное, доходящее до абсурда, непонимание. Кстати, положение могло бы измениться к лучшему, во всяком случае, мучения не были бы такими невыносимыми, если бы в этой стране нашелся бы некто, кто был бы в состоянии поставить и сыграть что-то другое, не только сугубо реалистические драмы, комедии и трагедии, но для этого, кроме способностей, нужны и определенные исторические знания, а их-то как раз и нет. В этой стране, написал я Бахманну, царит странное убеждение, что с 1910 года не появилось ни одной пьесы, они, похоже, уверены, что драматурги – это особая раса, вымершая по непонятным причинам вместе со своим позапрошловековым натурализмом, может быть, их поразил какой-нибудь вирус, против которого у них не было иммунитета.

Непостижимо – молодые драматурги, те, чьи пьесы все же иногда ставят, не что иное, как поразительные анахронизмы, привидения иного времени, они живут тем, что как можно более старательно подражают давно умершим мастерам реалистической драмы, они превратили это в своего рода искусство, как древние переписчики нот, к примеру, или античные поэты, писавшие стихи по определенной формуле, они считают это искусством – копировать написанные сто лет назад пьесы с их знаменитым висящим-в-первом-акте-ружьем-стреляющим-в-третьем, причем на полную катушку; это, может быть, и ловко сделано, Бахманн, написал я Бахманну, но это все равно копии комедий и трагедий, написанных в 1887 году. Как будто бы время стояло неподвижно, написал я, они, похоже, даже и с абсурдизмом не знакомы, а единственный теоретик театра, чье имя они слышали, – кто бы вы думали? – правильно, Станиславский.