Это Вам для брошюры, господин Бахманн! - [27]
Выслушав этот монолог, немало удививший меня самого, человек с собакой холодно кивнул. Вы правы, сказал он, насчет собаки, это не ваше дело, вас не касается ни сама Юсси, ни мои отношения с Юсси, которая, кстати, и в самом деле притворяется и лицедействует, не мне ли это знать лучше, поскольку именно я ее хозяин? Огорошив меня этими словами, он дернул поводок, и они пошли своей дорогой, я даже не успел произнести ни слова. Он, наверное, сумасшедший, подумал я, особенно это его странное замечание насчет собаки… конечно, сумасшедший: как можно обвинять собаку, что она притворяется и лицедействует, это бред какой-то, у собак нет никакого театрального дарования, они предоставлены целиком и полностью своим собачьим инстинктам! Дураку же ясно: если собака тявкает и машет хвостом при виде другой собаки, это инстинкт, а не представление в варьете, это у них наследственное, они так же и на людей реагируют, потому что по своей собачьей темноте думают, что мы тоже собаки, они путают нас с собой, мы для них – те же собаки, мы обитатели этого лающего, рычащего, какающего, писающего и слюнявого мира… и что он хочет сказать, что четвероногое создание, не умеющее по глупости отличить человека от собаки, может манипулировать своим окружением, разыгрывать спектакли и притворяться? – нет, этот человек определенно не в своем уме, другого объяснения просто нет. И, конечно, такой человек, который уверен, что его собака насквозь фальшива, что она пытается им манипулировать, уж такой-то человек, само собой, видит те широты злопыхателей и завистников, о которых я говорил, он видит эти отвратительные широты сквозь розовые очки, а как же иначе, одно вытекает из другого. Собака у него, видите ли, лжет и разыгрывает театральные представления… но сам-то он совершенно слеп по отношению ко лжи и притворству, которыми отличается мое так называемое отечество, мне его просто жаль, сказал я себе, его обманули, он просто жертва обстоятельств. Но как же так, ведь для меня совершенно очевидно, что он и сам подвергается преследованиям и должен бы был кое-что в этом соображать. Особенно вся это история с собакой – это же просто идиотизм какой-то. Достаточно на него поглядеть, как он тащит свою собаку на поводке, а та упирается и упорно вынюхивает оставленные другими собаками экскременты, нет, вы только поглядите на него! В этом человеке все указывает на душевную болезнь, его одежда, его собака, выбор погоды, чтобы выгуливать эту самую собаку… и потом, разве это нормально – ни с того ни с сего наброситься на совершенно незнакомого человека только потому, что тот, видите ли, указал ему на его заблуждение по части актерских возможностей его собаки, или уж не знаю, что его вывело из себя, – может быть, то, что я чистосердечно рассказал ему о преследованиях, которым я подвергаюсь, в том числе и со стороны моей собственной жены? Нет, сказал я себе, ни то, ни другое, ни третье не может быть нормой, все указывает на душевное заболевание, а с другой стороны, большинство людей не отличаются тем здравым смыслом, который можно было бы признать нормальным, моя жена, например, она тоже душевнобольная… как могла она после всех этих лет заключить контракт с моими палачами, это же прямая противоположность норме и здравому смыслу… ага, сейчас он скроется из виду, сказал я себе, и он и в самом деле скрылся из поля зрения, и мне было приятно сознавать, что этот человек, как и его собака Юсси, скрылись из поля зрения, туда им и дорога, особенно после всей этой истории с театральными представлениями, которые якобы устраивает собака Юсси, это все совершенно ненормально, так что там им и место – вне поля зрения.
Дождь ненадолго прекратился, и это позволило мне оставить мое убежище под крышей павильона и добежать до ближайшего кафе на тихом перекрестке неподалеку. Я заказал так называемый Milchkaffee, кофе с молоком, и уселся у окна. Снова зарядил дождь. Я опять достал из кармана свадебную фотографию… я в костюме, моя жена в простом сливочно-белом платье. Меня вдруг поразило, что эта женщина – моя законная половина, я попытался припомнить, когда же появились первые признаки ее предательства, может быть, уже тогда… неужели уже тогда, во время нашего свадебного путешествия, можно было что-то уловить, будь я повнимательней? Нет… наверное, нет, тогда между нами царили любовь и согласие, тогда она была во всем со мной солидарна – я имею в виду в жертвенном, супружеском понимании солидарности. Ты гений! – мы гуляли по Палатино, и она восклицала совершенно искренне, без малейших признаков фальши – ты гений! Не скрою, мне это льстило… у тебя настоящий, природный талант, я никогда не встречала таких людей! – сказала она как-то… Помню, мы как раз сидели на садовой скамейке на берегу Тибра; чепуха, сказал я себе и отхлебнул кофе, этого не может быть. Тогда, во время нашего свадебного путешествия в Рим, она еще не присоединилась к этой злобной команде загонщиков, это совершенно ясно… нет, нет, не в ту неделю в Риме, тогда ее еще не купили, она была безоружна, я бы наверняка заметил – по фальшивому взгляду исподволь над тарелкой с осьминогом, по голосу, по интонации, когда она восхищалась той или иной тиберианской колонной, нет, только не тогда – я допил остывший кофе, – тогда, в этой колдовской атмосфере Рима, она еще не примеряла на себя роль Иуды, это пришло позднее, я ее ненавижу, какая свинья… предательница, сказал я хрипло вслух.
