Это - убийство? - [10]

Ривелл был еще достаточно молод, чтобы позволить себе снисходительный тон в разговоре с тринадцатилетним подростком.

— Хэлло, Джоунс! — заговорил он, приятельски улыбнувшись. — Извини, что оторвал тебя от общения с друзьями… но я подумал, что ты сможешь выделить мне пару минут. Может быть, выйдем поговорим на улице, обойдем вокруг дома? Дождь ведь кончился…

Мальчик послушно последовал за ним, но лицо его выражало вполне понятное удивление.

— Знаешь, я приехал на встречу старых однокашников и, когда увидел твою фамилию в списке учеников, решил познакомиться с тобой: не брат ли ты моего одноклассника, с которым я дружил, когда здесь учился. Конечно, я понимаю, что фамилия Джоунс совсем не редкая, но все же…

Оказалось, что у парня не было никаких братьев, но к этому моменту они уже успели дойти до спортивной площадки, и очередной вопрос Ривелла прозвучал совершенно естественно:

— Кстати, что это за жуткий случай с мальчиком, который погиб здесь в начале семестра? Ты был с ним знаком?

Но, кроме того что Джоунс был знаком с Маршаллом и даже дружил с ним, ничего примечательного из парнишки выудить не удалось. Джоунс оказался из тех юнцов, которые не поддаются нажиму, даже если это делать в самой мягкой и даже ласковой манере. Однако было ясно, что он совершенно не разделяет беспокойства директора школы по поводу гибели Маршалла.

Опросив мальчика, Ривелл с улыбкой попрощался с ним у входа в школу.

События в воскресном Оукингтоне разворачивались торжественно и неспешно, словно при замедленной киносъемке. Сперва Ривелл пил чай с директором и подробно изложил свою любимую теорию о том, что Шарлотта, Эмилия и Анна Бронте вовсе не были сестрами, а являлись разными воплощениями одного человеческого (а возможно, и нечеловеческого) существа. Директор внимательно слушал и, похоже, был ошеломлен услышанным. За этими приятными разговорами прошло ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы зазвонили колокола к вечерней службе. Но директор, кажется, не торопился в церковь.

— Мне надо написать несколько писем, — объяснил он. — А вы, Ривелл, можете, конечно, пойти. Потом будет ужин. По воскресеньям форма одежды парадная.

На одной из задних скамей церкви, по мере ее заполнения учениками, Ривелл наконец ощутил особый восторг старого однокашника в предвкушении воспоминаний о давно прошедших днях… Это чувство усилилось, когда рядом с ним на скамью опустилась миссис Эллингтон с супругом. Она лучезарно улыбнулась Ривеллу, а сам эконом лишь слегка кивнул в его сторону, как бы неохотно признавая знакомство с былым выпускником.

— Я думала: придете ли вы сюда, — прошептала миссис Эллингтон ему на ухо. — Признаюсь, я надеялась, что нет.

Естественно, Ривелл спросил почему.

— Да потому, что проповедь читает Даггат. Он же просто невыносим!

Ривелл был удивлен.

— Мне уже сегодня об этом говорили, — заметил он.

— Ну конечно, это мистер Ламберн, кто же еще. Он сказал, что познакомился с вами. И еще он сказал, что вы написали роман. Вы правда его написали?

— В Британии считается, — слегка перевирая чью-то эпиграмму, любезно и в рифму отвечал Ривелл, — что человеку полагается разоблачить обман и написать роман…

— О, так вам это удалось? Я о романе. Как он, кстати, называется? Мистер Ламберн мне сказал, да я забыла…

— «Древние огни», — ответил Ривелл нахмурясь. Каждый раз, как он произносил название своего романа, оно звучало очень глупо.

— «Деревня и огни»? — переспросила миссис Эллингтон.

— Нет-нет, «Древние огни»! — повторил он настолько громко, насколько позволяла обстановка. Слава Богу, никто из первых рядов не обернулся на их разговор.

— Как интересно! Мне надо попросить Мадди прислать книгу со следующей почтой…

Начало литургии положило конец окололитературной беседе. Да, она дурочка, но очаровательна, решил Ривелл, когда услышал, как нежно она запела. Поглядывая искоса на ее темные блестящие глаза, он почувствовал странное волнение…

Но еще более интересной, чем соседка, оказалась проповедь: Даггат в первые же пять минут предложил великолепный вариант отгадки гибели Маршалла.

— Да, он мог бы сам сказать почти что словами Иеремии: «Они не станут причитать над ним, говоря: „О, моя сестра! О, брат мой!“ Они не станут плакать над ним, говоря: „О Господи! Спаси и помилуй!“» Ушедший от нас брат вспомнил в последнее воскресенье перед каникулами все мои проповеди за последний семестр. Наша задача теперь — обратить свои взоры назад и извлечь из прошлого такие уроки, какие пригодились бы нам в дальнейшем. Произошло событие, которое наложило отпечаток на всех и вся… Явился нам сам Ангел Смерти… И вы легко припомните… — продолжал Даггат, предварительно отхлебнув из стакана с водой, поставленного на кафедре, — …вы легко припомните те слова, которые я говорил вам с этого же самого алтаря в первое воскресенье этого семестра. Как же мало сделал я и как мало сделали вы для того, чтобы слова мои не стали провидческими! И в этом большой урок для всех нас, необходимый урок в наше время, когда наука ведет себя все более чванливо, изобретения уже не служат народу и лишь обогащают самого изобретателя… Это заставляет нас верить, что своим благополучием, самим дыханием жизни в нас мы обязаны всевидящему и всезнающему Провидению…