Это настигнет каждого - [106]

- Он не был для меня чужим.

- Но ты же его не знал. Ты сам так сказал, недавно.

- Я не знал его. Все вышло иначе. Он вдруг оказался передо мной, почти голый... Со своими ранами. Доверенный мне. Я просто поначалу еще сомневался.

- Гари, то, что ты рассказываешь, понять невозможно.

- Я сразу захотел его для себя. Я знал, что не имею на это права. Я даже пытался побороть такое желание. Но сперва я поволок его к себе. Через улицу. Через луг. Во двор, что за серым забором. Там у меня свое хозяйство, в сарайчике. Тиге тоже живет там.

- Кто такой Тиге?

- Самец крысы, ручной.

- Значит, там ты его и перевязал... Используя твою рубашку, его рубашку, носовые платки... Но какое ты имел право? Какую преследовал цель? - Клаус Бренде повысил голос. Рассуждения чужого мальчика его раздражают. Но ответ он получает от Матье, приподнявшего голову:

- Это я его заставил стать моим другом, навечно. Он не хотел, отец; но я не мог больше жить без него. Без него я превратился бы в падаль. Без него я превращусь в падаль.

Клаус Бренде так и не понял, что произошло; но - примирился. Ведь и в нем хаотические чувства нередко одерживают верх над расхожими представлениями. Он любит Матье; любит по-настоящему. У его сына есть друг. Он это принимает как данность. Нежданный друг. Отец гладит Матье по волосам.

- Я должен сообщить твоей матери, что ты находишься здесь. Она, наверное, волнуется.

Гари называет директору пароходства фамилию мамы, улицу, номер дома. Тот все записывает на бумажке. Звонит в колокольчик. Входит фру Линде. Матье, уже не в первый раз, просит:

- Гари... бутылку.

- Бутылку из-под молока, фру Линде. - Ей намекают, зачем нужен такой сосуд. Она смышленая и сразу все понимает. - А заодно пришлите ко мне Росткьера. Ему придется еще раз съездить в город.

Вскоре является шофер. Приносит бутылку. Его просят съездить к фру Таарслунд и передать ей то-то и то-то. Что ее сын на ночь останется здесь. А завтра утром, в удобное для нее время, Клаус Бренде лично ее навестит.

- Скажите ей, что я не у подмастерья каменщика!

Никто не понял, что Гари имеет в виду.

- Да, и прихватите с собой вина. Две бутылки старого красного портвейна, три - бордо. Фру Линде вам подберет. И, пожалуйста, загляните ко мне, когда вернетесь.

Гари тем временем сует бутылку с широким горлом под одеяло.

- Меньше, чем нассала бы мышь, - говорит он озабоченно.- Ты очень страдаешь, Матье?

- Я не ощущаю себя, Гари.

Он не ощущает себя; его, вместе с жаром лихорадки, уносит все дальше; он одурманен ядовитым потоком. Только одно имя еще помню: твое, Гари. Твою руку; твои губы.

Клаус Бренде и тринадцатилетний подросток рассматривают мочу. Ничего особенного в ней не находят.

- Она пахнет болезнью, - говорит Гари. Но такое ведь не проверишь.

- Ты, наверное, страшно проголодался, Гари? Я распоряжусь: тебе что-нибудь приготовят и принесут сюда. Я же тем временем поговорю со своей женой, фру Бренде. Ты где хочешь спать? На матрасе перед кроватью? Хорошо, я скажу, чтобы тебе постелили. Ночную рубашку поищи сам, в шкафу. Ложись спать сразу же, как поешь. Я скоро вернусь. И посижу до полуночи. Потом твоя очередь -до четырех утра. Ты ведь сам вызвался. Я верю, что не заснешь...

Помощница по дому вносит поднос с едой. У Гари волчий аппетит. Он начинает заглатывать кусок за куском. Он не понимает, что в этот день расточил себя, как никогда прежде, что призвал страсть: свою пробудившуюся от сна, неведомую ему самому суть. И она откликнулась на зов. Он принес жертву, величайшую, какую мог принести: свою любовь; принес, не сознавая или не чувствуя, какое место она в нем занимает - что он сам целиком вмещается в ней вместе со всем, что представляет собой. Его жертву приняли. Ему нанесли удар по затылку. И он пока чувствует только, что оглушен, чувствует непривычную опустошенность. Его сбросили куда-то вниз, так ему кажется,-во враждебную темную яму. Он набивает брюхо, чтобы преодолеть свою слабость. Он даже отпивает красного вина, которое вообще не любит, но полный бокал которого поставили сейчас перед ним: потому что хочет скорее заснуть, хочет предаться сну, чтобы потом, отдохнув, вспомнить себя прежнего. Однако и этот крепкий сон не вернет Гари в его прошлое. Он, проснувшись, забудет, кем был накануне, и вряд ли сумеет предугадать, кем станет. Отныне он будет зримым обличьем - обличьем кого-то другого. Он сбрасывает с себя одежду, надевает ночную рубашку. На Матье не смотрит. Вот он уже лег, сраженный притупляющей все чувства усталостью. Он закрывает глаза; но ухо еще сколько-то времени бодрствует. Он слышит, как директор пароходства входит в комнату, тихо ступая по ковру, а чуть позже слышит шепот Росткьера, рассказывающего о своем визите к матери Гари. Сперва, мол, она вообще не хотела впускать чужого мужчину. Но потом, не без колебаний, все-таки приняла его - на кухне. Она была в красно-шелковом халате. Наверняка в комнате ждал клиент, думает Гари. Но ему-то какое дело? Ухо теперь тоже закрылось, запечатано воском. Пуста ли голова Гари, пусто ли сердце? Дух его, высвобожденный, пытается найти себе оправдание. Где-то в ветреной дождливой ночи, в темноте над свежевспаханным полем голос его сетует: «Кто я? Я не лепил себя. Я просто преткнулся об это препятствие: этого человека, чужого. Я его не искал»