Это как день посреди ночи - [118]

По возвращении в Экс Гюстав пригласил нас в ресторан «Два гарсона». После обеда мы молча прошлись по бульвару Мирабо. Погода стояла прекрасная, и террасы кафе были забиты людьми. Перед кинотеатрами выстраивалась в длинные очереди молодежь. Какой-то растрепанный музыкант настраивал скрипку, сидя прямо на земле посреди площади, рядом с ним кружил его пес.

Перед моим отелем двое пешеходов орали на какого-то лихача, который, исчерпав все аргументы, сел в машину и яростно хлопнул дверцей.

Друзья вверили меня попечению девушки у стойки и ушли, пообещав завтра в семь часов приехать и отвезти меня в аэропорт.

Я принял обжигающий душ и лег в постель.

На прикроватном столике стояла бонбоньерка Эмили, незыблемая, как погребальная урна. Рука сама, без моего участия, открыла крохотный замочек, но откинуть крышку не осмелилась.

Я не мог сомкнуть глаз. Пытался ни о чем не думать. Затыкал уши, ворочался, ложился то на правый бок, то на левый, то на спину. Сон все не шел, а оставаться одному в темноте не было никакого желания. Разговор с самим собой не мог принести ничего хорошего. Мне нужно было окружить себя льстецами, поделиться с кем-то своей болью, найти подходящих козлов отпущения. Оно ведь всегда так: не находя решения своих проблем, человек неизменно начинает искать, кто в них повинен. Моя боль была какой-то неопределенной. Мне было тоскливо, но из-за чего, я понять не мог. Из-за Эмили? Из-за Жан-Кристофа? Из-за возраста? А может, из-за письма, которое ждало меня в бонбоньерке?.. Почему Жан-Кристоф не приехал? Неужели злоба оказалась сильнее здравого смысла?..

На синеватом небе возомнила себя медальоном луна, я смотрел на нее в открытое окно, и перед взором медленно проплывали все мои горести, радости и знакомые лица. Они нахлынули на меня бурным потоком.

Нужно делать выбор… но какой? Как себя вести? Я кружил вокруг разверзшейся у моих ног пропасти, я был канатоходцем, ступающим по лезвию бритвы, и вулканологом, одержимым галлюцинациями на краю бурлящего кратера. Передо мной распахнулись врата памяти: огромные катушки архивных кадров, бездонные темные ящики с заштатными героями, которыми мы когда-то были, и мифами, воспетыми еще в романах Камю, которые мы сумели воплотить. Еще в них хранились действующие лица и статисты в нашем исполнении – гениальные и гротескные, прекрасные и чудовищные, согбенные под бременем трусости, подвигов, лжи, признаний, клятв, отречений, мужества, отступничества, уверенности и сомнений, одним словом, неукротимых человеческих иллюзий… Что из этого архива оставить, чтобы не особо его разбирать? А что отбросить?

Если бы в то большое путешествие, которое рано или поздно совершает каждый из нас, можно было взять одно-единственное мгновение жизни, то на чем остановить свой выбор? В ущерб кому и чему? И главное, как узнать себя в толпе теней, призраков и титанов? Кто мы, по сути, такие? Те, кем были на самом деле, или же те, кем только хотели быть? Беды, которым мы сами стали причиной, или же несчастья, свалившиеся на нашу собственную голову? Свидания, на которые мы не пошли, или же случайные встречи, впоследствии изменившие всю нашу судьбу? Кулисы, ограждавшие нас от тщеславия, или же огни рампы, превратившейся в костер? Мы – и то, и другое, и третье. Мы – все это, вместе взятое. Мы – это вся наша жизнь, с ее взлетами и падениями, с ее геройством и превратностями судьбы. Мы – толпа фантомов, не дающих покоя по ночам, каждый из нас состоит из множества персонажей, настолько убедительно играющих свои роли, что человек не может сказать, кем из них он был, кем стал и кто из них его переживет.

Я прислушивался к отголоскам прошлого и теперь уже был не один. Среди обрывков воспоминаний, подобно отзвукам далекого грохота, кружил тихий шепот, зашифрованные фразы, кто-то кого-то глухо звал, смеялся, плакал; все эти звуки смешались и превратились в одно целое… Вот Изабель играет на пианино Шопена, я будто наяву вижу, как ее тонкие пальцы удивительно ловко порхают по клавишам, и представляю лицо, сосредоточенное в порыве экстаза. Ее образ не желает уходить, перед глазами упорно стоят клавиши пианино, но ноты уже фейерверком взрываются в голове… Вот из-за холма выбегает мой пес. Он грустно смотрит из-под сведенных дугой бровей; я протягиваю руку, чтобы его погладить; жест этот полон абсурда, но я ему не противлюсь. Пальцы скользят по простыне, будто по собачьей шерсти. Я позволяю этому воспоминанию завладеть моим дыханием, моей бессонницей, всем моим естеством. Перед мысленным взором предстает наша хижина в конце дороги… образ ее рассеивается… я остался ребенком… нет, в детство не впадают, просто человек с ним никогда не расстается. Я старый? Но ведь старик – тот же ребенок, только постаревший и отрастивший живот, разве нет?.. Вот идет по пригорку мама, у ее ног тысячей созвездий клубится пыль… Мама, нежная моя мама. Это не просто живое существо, не просто родительница, пусть даже единственная и неповторимая, и не эпоха; это сила, которую не в силах поколебать ни разрушительное действие времени, ни слабеющая память. Доказательство тому – все дни, ниспосланные Богом, и все ночи, когда я больной лежу в постели. Я