Это было потом - [13]
Снова пойти в музей я долго не решалась, хотя было очень неспокойно, что тетрадь у чужих людей. Я понимала, что ей там ничто не грозит. И все же… Даже стала снова, как прежде, повторять про себя, чтобы удержать в памяти целые куски. Наконец все-таки пошла. И не только из-за тетради. Тянуло пройти по улочкам гетто, зайти в уцелевшие дворы. Зашла и в тот, где была спортивная площадка и тюрьма, а теперь музей. Открыв дверь, за которой слышался стук машинки, я сразу глянула на стены. Надписей не было. Поблескивала свежая краска. Моя тетрадь лежала на подоконнике поверх каких-то бумаг. Я спросила у выстукивавшей что-то одним пальцем женщины, нужна ли еще моя тетрадь. Но она сказала, что когда Качергинский попросил ее перепечатать, он не говорил, что это срочно, и она пока перепечатала всего двенадцать страниц, работы много. Мне стало неловко, что она передо мною оправдывается, и я пробормотала, что пусть не торопится, мне не к спеху. А чтобы она опять не начала оправдываться, спросила… давно ли покрасили эти стены. Продолжая указательным пальцем тыкать в клавиши, она ответила, что недавно. Я обомлела: неужели закрасили такие записи?! Нет, нет, здесь их не было. И вообще пока покрасили только одну эту комнату. Внизу еще не во все окна вставлены стекла. Но главное, что заделана крыша, а то недавно не только не было окон и дверей, сквозь крышу можно было звезды считать. Она допечатала какой-то список, и теперь уже рассказывала, не работая. Вселились они сюда недавно. И официальным музеем стали недавно. Да и то, если бы не такие люди, как поэты Качергинский и Суцкевер, как Кемпнер, Ковнер, Гудкович, Риндзюньский и другие геттовцы, а потом партизаны — и музея, и всего этого — она кивнула в сторону сложенных в углах связок книг и прислоненных к стене картин — не было бы. Как только они вошли в освобожденный город, с первых же дней занялись поиском того, что, может, немцы не успели уничтожить или вывезти.>*(*Для обогащения третьего рейха сокровищами мировой культуры, Гитлер учредил специальный имперский комиссариат по делам восточных оккупированных областей, который возглавлял его соратник А.Розенберг. Вильнюсское наместничество этого комиссариата, которое называли "штабом Розенберга", обосновалось в здании всемирно известного еврейского научно-исследовательского института — ИВО. В Вильнюс был направлен специальный эксперт по еврейской культуре д-р Иоганн Поль, который заранее был подготовлен для этой работы: он три года провел в Иерусалиме, где в Еврейском университете изучал классические источники. Укладывать многовековое культурное наследие — и хранящееся в этом институте, и более ста тысяч томов, доставленных из других библиотек и молельных домов города — для отправки в Германию заставляли, но под бдительным оком охраны, бригаду узников гетто. За попытку "похитить", то есть спасти от отправки хотя бы одну книгу, рукопись, даже единичный документ грозил расстрел. И, тем не менее, геттовские "упаковщики", или, как их прозвали, "бумажная бригада", в которой были и Суцкевер, и Качергинский, все же сумели соорудить на чердаке института тайник, в котором спрятали около пяти тысяч редчайших книг. А наиболее ценное — рукописи Шолом-Алейхема и Переца, письма Толстого, Горького, Ромена Роллана, дневники камердинера Петра Великого, рисунки Шагала, так же всякий раз рискуя жизнью, выносили оттуда и складывали в бункер в самом гетто. Но это была капля в море, — десятки тысяч томов были отправлены в Германию, десятки тысяч проданы как макулатура. Свинцовый набор Талмуда, раритет 19-го века, "эксперт" Поль продал по тридцать марок за тонну, а его преемник, бывший торговец кожей превратил 5ОО свитков Торы в стельки для обуви.) Женщина вздохнула. К сожалению, уцелело очень немногое. Тайник на чердаке ИВО сгорел. Другое хранилище книг каратели СС обнаружили при отступлении. Когда Советская армия вошла в город, костер из этих книг еще догорал. Хорошо хоть, что спрятанное в геттовском бункере осталось. Видела бы я, что творилось в первые дни после освобождения! На улицах, во дворах, в брошенных немцами домах валялись книги, документы. В магазинах из страниц молитвенников делали кульки для крупы и соли. На почте к таким страницам приклеивали полоски телеграмм. Целыми днями они, несколько человек, ходили по дворам, заходили в брошенные квартиры, собирали все, что еще можно было спасти. Но хранить собранное негде было, все сносили в квартиру Качергинского и Суцкевера, они поселились вместе. Хотели сразу создать Еврейский музей, но власти не давали разрешения, хотя… желание караимов иметь свой музей, поддержали. Все, чего тогда удалось добиться — это согласия образовать хотя бы комитет по сбору материалов при народном комиссариате просвещения. Зарплата членам комиссии, конечно, не полагалась, но все равно они, и не только они — вскоре к ним присоединились вернувшиеся из эвакуации писатель Бейлис-Легис и другие, продолжали искать, вернее, спасать. Уже со двора "Союзутиля" на ручной тележке — другого "транспорта" у них не было — вывезли пять тюков с документами. Когда назавтра пришли за следующими, их уже не было: тридцать тонн книг, рукописей и архивных материалов, которые немцы не успели вывезти, теперь было отправлено на бумажную фабрику как вторичное сырье, для переработки. У меня чуть не вырвалось: "Не может быть!" А она вставила в машинку новый лист, и, снова печатая, продолжала… В конце концов, власти разрешили создать музей. Правда, штатных сотрудников всего трое. Остальные — добровольные помощники. Люди понимают… А еще хорошо, что музей именно здесь. Я, может, не знаю, ведь до войны была ребенком — что по ту сторону двора, окнами на улицу, была знаменитая библиотека имени Страшуна, а тут, где мы сидим, типография. При немцах, в гетто — это я уже конечно, знаю — тоже была библиотека, а здесь, в бывшей типографии — тюрьма. Рядом был архив. И даже баня. Двор служил спортивной площадкой. Может, только того не знала, что здесь же был подпольный партизанский штаб, а в подвале под баней партизаны учились стрелять. Да, этого я тогда не знала… Через некоторое время я снова, побродив между развалинами гетто, зашла туда. В одной из комнаток на полу были разложены сушиться… я даже не сразу узнала, что эти выцветшие от сырости, слипшиеся листочки — "желтые шайны"! Но это они — "Facharbeiter Auswais'ы"
