Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - [5]
«Нормальный» советский человек не является ни активистом, ни диссидентом. Он участвует в формировании и воспроизводстве официального идеологического дискурса — но делает это в основном на уровне формы высказываний, одновременно наделяя их новыми, неожиданными смыслами. В результате такого отношения к высказываниям и ритуалам советской системы «нормальный человек» создает новые пространства свободного действия, которые официальный дискурс системы не в состоянии описать и которых система не ожидает, поскольку они не совпадают с ее дискурсом, но и не находятся в оппозиции к нему. Как показано в книге, эти особые пространства свободы — автор называет их пространствами вненаходимости — могут появляться в самых разных контекстах — в кочегарке и кабинете комитета комсомола, в квартире друзей и лаборатории ученых-физиков (главы 3–7).
Бюрократ-реформист из ЦК партии, о котором пишет Хамфри, несмотря на его возраст и пост совсем не являлся противоположностью «нормальных» субъектов из данной книги. Он во многом похож, например, на молодого комсомольца из Якутска, описанного в главе б этой книги, — «нормального» субъекта, который, будучи вполне искренне увлечен идеалами коммунизма, тем не менее не был согласен с тем, как партийные лидеры трактовали эти идеалы на практике. Позицию этого молодого человека было бы сложно свести лишь к поддержке системы или лишь к сопротивлению ей. Не являлась она и цинизмом или приспособленчеством. Эта позиция сложнее — она заключалась в изменении смыслов и сдвиге парадигм. Кроме того, важно, что в случае этого необычного молодого человека, как и в случае бюрократа-реформатора, о котором пишет Хамфри, такая критическая позиция включала в себя нежелание отказаться от моральных идеалов социализма.
Когда Платт и Наттанс в своей критике концепции Юрчака утверждают, что быть «нормальным» субъектом в советском контексте было трудно, поскольку это состояние, по их мнению, требовало особых индивидуальных усилий, они подразумевают, что такой субъект был якобы вынужден прятать свое «истинное» лицо от взора государства. Таким образом они воспроизводят бинарную модель субъекта, согласно которой «свобода» субъекта понимается как состояние, которое достигается в некоем неприкосновенном, личном, скрытом от внешнего взора пространстве — в том, что они называют «воображаемой частной сферой». Однако, как показано в данной книге, неверно сводить понятие свободы к неприкосновенности некой изолированной, атомизированной личности. Пространство свободы в обществе позднего социализма выглядело иначе и строилось по иному принципу. Как именно — рассмотрим в следующей части.
«Свобода» и «политика»
В основе подобных критических замечаний лежит узкое понимание не только категорий «субъекта» и «политики», но и «свободы». В некотором смысле это понимание напоминает интерпретацию понятия свободы, которое предложил в середине XX века английский философ Исайя Берлин>{5}. Берлин различал два понимания свободы — свобода негативная и свобода позитивная. Негативная свобода — это «свобода от», то есть свобода от внешнего вмешательства, в особенности вмешательства государственного аппарата. Это понимание свободы характерно для либерального общества. Основной угрозой свободе, с этой точки зрения, является насилие. Соответственно, понимание «политики» здесь сводится к попыткам наладить «мирный порядок», уладить вражду между индивидуумами, группами, институтами, уравновесить отношения войны и мира. Второе понимание свободы — свобода позитивная — это «свобода для», то есть свобода для саморазвития и самовыражения. Для такой свободы необходимо наличие власти (государственной или иной), гарантирующей процесс формирования личности и задающей параметры этого процесса. Этот вид свободы, по мнению Берлина, характерен для социалистического общества (хотя корнями он уходит в античное понимание связи между «свободной волей» — одной из основ человеческого общества — и «непредсказуемой дикостью» окружающей среды). «Политика», с этой точки зрения, заключается не в стремлении к «личной независимости» или «мирной жизни», а в стремлении развивать качества, необходимые для существования в реально существующем человеческом обществе. Понятия негативной и позитивной свободы соответствуют двум парадигмам социально-исторических исследований, о которых я писал выше, — «новой антропологии» и «антитоталитарной» школы советской истории, — к которым данная книга, как я уже отмечал, осознанно не относится. Для исследователя, работающего в парадигме антитоталитарной истории, характерно позитивное понимание свободы. Занимаясь изучением советского проекта построения нового мира, такой исследователь обычно акцентирует внимание на волевых действиях или политических программах — то есть на использовании власти ради достижения будущей свободы. Согласно этому подходу, например, насилие над человеком в советской истории нельзя анализировать в отрыве от цели будущего освобождения человека
