Этническая история Беларуси XIX — начала XX века - [76]

Не следует также преувеличивать и значение униатства для украинского движения. Оно, конечно, создавало уникальную возможность социальной мобильности для крестьянского по социальному составу украинского населения Галиччины. Однако дело здесь не в униатстве как таковом, а в том месте, которое оно занимало в системе социальных и политических отношений в этом регионе и в монархии Габсбургов в целом. Особую роль здесь сыграла политика Марии-Терезии, уравнявшая униатов в правах с католиками и обеспечившая им создание системы церковного образования. Именно благодаря этому на протяжении первой трети XIX в. в Галиччине в среде униатских священников произошла достаточно четкая артикуляция этнической принадлежности, в отличие от Волыни, Подолья и Беларуси.

Что же касается роли «исторической памяти», то она опять-таки должна рассматриваться не как таковая, а в контексте конкретных социальных отношений и интересов. Так, артикуляция памяти о Гетманщине находила отклик среди тех социальных групп, которые реально пострадали от ее ликвидации. В том числе: часть дворянства, из которого рекрутировались сторонники «автономизма» в конце XVIII в., формально свободное многочисленное (до полумиллиона) «малороссийское казачество», утратившее свой статус и социальное имя, и, наконец, многомиллионное крестьянство, утратившее свою личную независимость. Существенным отличием Украины от Беларуси в первой половине XIX в. стала разнонаправленность векторов социального развития, когда в Украине происходило снижение доли крепостного населения, а в Беларуси — наоборот.

Ускоренному, по сравнению с Беларусью, развитию украинского движения способствовал значительно больший (более чем в два раза) удельный вес украинцев среди городского населения. Кроме этого, особо необходимо отметить феномен Полтавы, в которой украинцы составляли 57 % населения (ничего подобного и близко не наблюдалось в городах Беларуси). Хотя и украинцев и белорусов можно считать крестьянскими нациями, доля украинцев-горожан вдвое превышала горожан-белорусов.

Белорусы значительно уступали украинцам и по степени развития политически активных идеягенерирующих социальных групп. Доля украинцев среди юристов вдвое превышала аналогичный показатель среди белорусов. Отсутствие университетских центров в Беларуси не только не позволило сформироваться национально-ориентированной профессуре, но значительно ограничило возможность социальной мобильности для коренного населения: численность крестьян с университетским образованием в Украине была в 20 раз больше, чем в Беларуси.

Помимо наличия значительно больших социальных ресурсов, относительно успешному развитию процессов консолидации украинской нации содействовали более чем в два раза превосходивший белорусский уровень рыночной активности, а также наличие такого фактора, как раннее появление земств, спо-собствоваших созданию локальной инфраструктуры национального движения.

Среди факторов, тормозивших развитие украинского национального движения, следует в первую очередь отметить низкий уровень грамотности, уступавший даже белорусскому. Именно это обстоятельство значительно сузило потенциальную аудиторию национального движения. Низкий уровень грамотности во многом был обусловлен конфессионально-цивилизационным фактором — принадлежность большей части украинцев (значительно большей, чем у белорусов) к православию, с его специфическим отношением к женскому образованию. Определенное значение имела и значительно большая, по сравнению с Беларусью, миграция этнического русского населения в города, индустриально развитые районы и, чего практически не было в Беларуси, сельскую местность.

Значение фактора этнического контраста достаточно хорошо видно при сравнении белорусского случая и словацкого. Отметим, что в плане уровня модернизации словаки явно опережали белорусов. Достаточно вспомнить национально артикулированные формы экономической активности, высокий удельный вес городского словацкого населения и словацкого рабочего класса. Запаздывание словацкого национального движения, по общему мнению, было следствием чрезвычайно энергично проводимой в 1880-1900-х гг. мадьяризации. При этом, особенно на уровне интеллигенции, она имела значительный успех, несмотря на то, что этнолингвистические различия были не меньшими, чем, скажем, между литовцами и русскими. Ее результаты, судя по всему, были более значимы, чем русификация белорусов. Более высокий уровень модернизации, включая систему образования, делал ассимиляционную политику соответственно более эффективной. Меньшее значение в торможении словацкого движения сыграла конфессиональная разобщенность этноса, а также сложное воздействие чешского фактора, сдерживающего артикуляцию собственно словацкой национальной идентичности.

Наиболее интересным, на наш взгляд, представляется сопоставление белорусского варианта с литовским. Оба региона относились к числу экономически наиболее отсталых в европейской части Российской империи. Так же как и белорусы, литовцы были крестьянским народом, доля литовцев-горожан была даже меньшей, чем белорусов. Оба народа не имели на своей территории университетских центров. Удельный вес литовцев с «образованием выше начального» был еще ниже, чем у белорусов. Вместе с тем, несмотря на запаздывающий характер, литовское движение отличалось завидным динамизмом. Характерно, что после польского оно первым предъявило претензии на создание национального государства. Причины, обусловившие ускоренное развитие литовского движения, многообразны. Во-первых, при общей экономической отсталости Литва все-таки достигла минимально необходимого уровня рыночной активности, который отсутствовал на большей части территории Беларуси. Во-вторых, сыграли свою роль особенности социальной истории Литвы, в том числе относительно ранняя отмена крепостного права в Сувалкской Литве; утрата формально свободного статуса многочисленной группой вольных людей на протяжении первой половины XIX в.; сокращение численности крепостных крестьян за тот же период. Все это способствовало формированию довольно значительного слоя крестьян-середняков, составивших социальную основу массового национального движения. В-третьих, существенным отличием, обеспечившим многочисленную аудиторию национальному движению, стал более высокий средний уровень грамотности. Он, в свою очередь, был следствием воздействия цивилизационно-кон-фессионального фактора. Грамотность среди женщин-литовок была даже выше, чем среди мужчин, что обусловлено особенностями католического отношения к женскому образованию. В-четвертых, определенную роль сыграла и Восточная Пруссия, где существовали более свободные условия для развития литовского книгопечатания и периодики. Но как и в случае с Восточной Галицией необходимо иметь в виду, что литовцы там подвергались чрезвычайно сильной германизации, при этом куда более значительной, чем украинцы. В-пятых, едва ли не большую роль сыграла чрезвычайно активная в национально-культурном отношении литовская эмиграция, в том числе и в США.