Этландия - [4]

Сторож имел старомодную военную выправку и лихо, по-стариковски закручивал седенькие усы, которые у него были какого-то прелого оттенка. Когда кривоногий Бунк шагал, казалось, что он отрывает прилипающие к половицам короткие сапожки.

Бедный старик действительно был настолько пропитан запахом своего учреждения, что, когда вы подходили к нему, вам всегда казалось, будто вы входите в уборную. Тем не менее каждый раз в канун воскресного дня, когда жена г-на Путека уходила в церковь, мясник стучался в дверь своего соседа и неизменно говорил:

— Господин Бунк… не откажите распить кружку пива…

За кружкой пива они предавались спору, который шестой год не мог разрешиться. Сущность этого спора заключалась в том, что господин Путек пять лет утверждал, что его профессия и дело боен являются самыми важными в государстве. А старик Бунк возмущенно доказывал, что его профессия и уборные важнее боен. Такие взаимоисключающие точки зрения приводили диспут к конфликту, к оскорблению особы г-на Бунка и словом и действием. Шестой год спор неизменно кончался тем, что г-н Путек, исчерпав все разнообразие оскорбительных выражений этландского языка, хватал кружку, выплескивал остатки пива в лицо г-ну Бунку и, выбрасывая последнего за шиворот из своей комнаты (неизменно стукая на ходу кружкой по его лысому черепу), тяжело сопя, задыхаясь, так хлопал дверью, что просыпались жильцы двух соседних домов и даже трехэтажного дома, стоявшего напротив «Ноева Ковчега».

Г-н Бунк голосом полным скорби скликал соседей, отбирал свидетелей, одевался в свою вылинявшую зеленую форму с галунами, чтобы идти за полицейским, даже спускался на четыре ступеньки вниз… потом неизменно возвращался в свою конуру. Тихо и горестно плакал. Вытирал залитое пивом лицо и пиджак, ложился; постонав, засыпал. И время буднично текло до следующей субботы… в которую он услышит стук и вежливое приглашение распить кружечку пива.

Вот и сегодня г-н Путек, как-то приятно подмигивая, разливал пиво.

Спор начинался всегда издалека, и после первой кружки небеса их дружбы еще были безоблачны. Старые друзья рассуждали о необидных и разнообразных мелочах. Вроде того, что есть народы на земле, которые пьют соленую воду с луком вместо чая… Но после второй кружки г-н Бунк всегда вступал на скользкую тропинку. Вот и сегодня, стерши пену с седеньких усов, он стал вздыхать.

— Ох-хо-хо, господин Путек… Народ пошел третьеразрядный… Разве такой народ ходил к нам раньше? Где те упитанные, положительные люди, с такой солидностью спускавшиеся по ступеням? Они брали платный номер и не спеша, с чувствам большого уважения к себе и к своему здоровью сидели по полчаса, а иногда и по часу. У меня, господин Путек, были свои старые завсегдатаи. Для одних я держал специальные книжки, которые они изволили читать, для других — особые сорта мыла, индивидуальные полотенца… Да, время было! Ящички. У одного — пудра, у другого — гребенка… Всегда — «на кофе». А теперь все, словно одержимые, — бегут, прыгают через пять ступенек, спешат. Должно быть, от голода. Ничего не едят, нечего и задерживаться…

Г-н Путек допил кружку и почувствовал, что настала пора и ему поговорить.

— Да, гм… год тяжелый. И скота меньше. И скот худой. Противно и резать… Раньше возьмешь за шею, чувствуешь, как под пальцами жирок гуляет. А теперь кость…

Г-н Путек не спеша (наблюдая, как ерзает на стуле старик Бунк, горящий желанием прервать его) расписывал породы быков, сорта мяса и технику убоя.

После третьей кружки старик Бунк размякал и предавался философским размышлениям:

— Конечно, вы считаете мое ремесло позорным. Вообще при слове «уборная» — все зажимают нос… Что тут позорного?.. Господин Путек, что может быть позорного в том, что человек освобождает свой желудок? Когда паровоз выбрасывает шлак или выпускает лишний пар, вы же не говорите своей жене: «Отвернись, какой-то хулиган паровоз безобразничает прямо на дороге…» Конечно, по-вашему, паровоз лучше человека. Ну, а для меня человек лучше паровоза! Понятно?! И лучше ваших быков!

Г-н Путек в таких случаях начинал тяжело дышать.

— Господин Бунк, я прошу моих быков не трогать. Говорите, что вам угодно, но быков я не позволю трогать!

Тут г-н Путек довольно сильно стукнул кулаком по столу и налил по четвертой кружке. Воинственность старика-писсуарщика возросла.

— Вы, господин мясник, даже в церковь ходите раз в месяц, а в уборную три или пять раз в день. Она нужнее вам, чем церковь… Потрудитесь уважать мой труд! — пискнул захмелевший диспутант. — Она нужнее, чем парламент!

Толстое лицо г-на Путека стало бледным.

— Знаете что… господин Бунк… говорите о таких вещах тише…

— Я не боюсь… Я об этом могу кричать хоть с площади Победы! Пусть созывают всенародное голосование! Я не побоюсь выйти перед народом и, став под конной статуей короля Энрика, сказать: «Этландцы! Уборная или парламент?» — и вы увидите: все будут голосовать за уборную… А хотите вызвать бунт? — запретите этландцам пользоваться уборными. Уборная примиряет всех. Здесь плечо к плечу стоят богачи и бедняки, монархисты и социалисты, верующие и безбожники. Уверяю вас, господин Путек, могут рухнуть парламенты и церкви, дворцы и биржи, но общественные уборные переживут все правительства и династии! Будь я министром, я бы поступал не так, как муниципалитет, который сокращает каждый год жалованье сторожам уборных… Я бы выстроил громадное здание, как собор, с золоченой надписью: «Дворец Гигиены и Естественных Отправлений». Стены были бы выложены мрамором. Голубые с золотом изразцы… Стояли бы вешалки… «Первый класс» имел бы бархатные купе… Клиенты могли бы получать чистое белье, если им потребуется. В зале играл бы оркестр. Марши или вальсы, по вкусу клиентов…