Этика. Очерк о сознании Зла - [23]

И тем самым — с момента именования и несмотря на то, что это именование — «революция» — функционирует только в приложении к действительно универсальным событиям (например, к революциям 1792 и 1917 годов), — абсолютно не способен на какую бы то ни было истину. Когда под заимствованными у реальных процессов истины именами радикальный разрыв в ситуации взывает вместо пустоты к «наполненной» частности — или к предполагаемой субстанции — этой ситуации, будем говорить, что мы имеем дело с личиной истины.

«Личину» нужно понимать в самом сильном смысле слова: в личине должны быть задействованы абсолютно все формальные черты истины. Не только привносящее силу радикального разрыва универсальное наименование события, но и «обязательство» верности, и выдвижение личины субъекта, вознесенной — без всякого, однако, явления Бессмертного — над человеческой животностью других, тех, кто произвольным образом объявляется не принадлежащим к общностной субстанции, выдвижение и господство которой обеспечивается личиной события.

В отличие от верности событию, верность личине выверяет свой разрыв не по универсальности пустоты, а по замкнутой частности некоей абстрактной совокупности («немцы» или же «арийцы»). Ее осуществление неотвратимо ведет к нескончаемому построению этой совокупности, а для этого нет иных средств, кроме одного: «опустошения» всего вокруг этой совокупности. Изгнанная выдвижением личины «события-субстанции» пустота возвращается вместе со своей универсальностью как нечто требующее осуществления для того, чтобы была субстанция. Что можно сказать и по-другому: «всем» (а «все» здесь неизбежно не обладает немецкой общностной субстанцией, каковая есть не «все», а осуществляющее свое господство над «всеми» множественное «кто-то») адресуется не что иное, как смерть — или та ее отложенная форма, какою является рабство на службе у немецкой субстанции.

Тем самым содержанием верности личине (каковая, поскольку и в самом деле имеет форму верности, требует от всякого принадлежащего к немецкой субстанции «кого-то» продлеваемых жертвоприношений и мобилизации) оказываются война и бойня. И это не средства, в этом сама реальность подобной верности.

В случае нацизма пустота вернулась в первую очередь под именем «еврей». Были, конечно же, и другие; цыгане, душевнобольные, гомосексуалисты, коммунисты… Но имя «еврей» оказалось именем имен, призванным обозначить то, исчезновение чего создавало вокруг воображаемой немецкой субстанции, обещанной личиной «национал-социалистическая революция», пустоту, достаточную, чтобы опознать эту субстанцию. Выбор этого имени отсылает, несомненно, к его очевидной связи с универсальностью, в частности — универсальностью революционной, к той пустоте, что, в общем и целом, уже содержалась в этом имени, то есть с тем в нем, что соотносится с универсальностью и вечностью истин, В то же время в своем использовании для организации холокоста имя «еврей» является политическим творением нацистов, лишенным какого бы то ни было предсуществующего референта. Никто не может разделить с нацистами использование этого имени, которое предполагает личину и верность личине — а стало быть, абсолютную единичность нацизма как политики. Но нужно признать, что даже и тут эта политика подражает процессу истины. Всякая верность подлинному событию именует противников своего упорствования. Б противоположность консенсуальной этике, которая стремится избегать раскола, этика истин всегда в той или иной степени воинственна, боевита. Ибо чужеродность мнениям и устоявшимся знаниям конкретно проявляется в борьбе против любого рода попыток пресечения, извращения, возврата к непосредственным интересам человеческого животного, против сарказма и подавления в отношении являющегося в субъекте Бессмертного. Этика истин предполагает опознание этих попыток и, следовательно, особую операцию, которая состоит в наименовании своих врагов. Подобные наименования, в частности — «еврей», принесла с собой и личина «национал-социалистическая революция». Но в этих именах происходит подрыв личиной подлинного события. Ибо враг подлинной субъективной верности представляет собой как раз таки замкнутую совокупность, субстанцию, общину. Именно в противовес этим инертным образованиям должна утверждаться ценность; случайной траектории истины и ее универсальной обращенности.

Все взывания к почве, крови, расе, обычаям, общине работают прямо против истин, и именно эта совокупность именуется в качестве врага в этике истин. В то время как верность личине, выдвигающая на первый план общину, кровь, расу и т. п., j в качестве врагов именует как раз таки — например, под именем «еврея», — абстрактную универсальность, вечность истин, адресованность всем и каждому,

К этому нужно добавить, что трактовка подразумеваемого под именами в этих двух случаях диаметрально противоположна. Ведь «кто-то», сколь бы злостным врагом истины он ни был, всегда предстает в этике истин способным стать Бессмертным, каковым он и является. Мы можем, таким образом, бороться с суждениями и мнениями, которыми он обменивается с другими, извращая любую верность, но не с его