Эти ведьмы не горят - [5]
От одного ее взгляда я буквально начинаю гореть. После нашей ссоры в который раз жалею, что не могу забыть ее объятия.
– Что с тобой не так, Вероника?
Вероника осушает свой стакан и протягивает его Саванне.
– Принесешь еще пива? Ханне нужно парой слов со мной перекинуться, – говорит она, не сводя с меня глаз. Вероника, похоже, определяет, насколько сильно я бешусь и можно ли меня еще поддавить, пока я окончательно не вышла из берегов.
В ситуациях вроде этой даже не верится, что мы встречались.
Саванна смотрит на меня, потом на Веронику – и победоносного вида как не бывало. Она забирает стакан у Вероники и уходит к кегам.
Когда Саванна оказывается вне поля слышимости, Вероника изгибает бровь, изображая тревогу.
– Что стряслось? На тебе лица нет.
– Ты прекрасно знаешь, что натворила.
Вероника склоняет голову набок.
– Ничего я не натворила.
– Ладно, натворила не ты, а твоя подружка-регулярка по твоему наущению.
В глазах у Вероники – искреннее недоумение, и я фыркаю.
– Она попросила Бентона позвать меня на свиданку. Наврала ему, что я бисексуалка, и уговорила подкатить ко мне.
Вероника разглядывает свой маникюр.
– Ханна, бисексуалкой быть не стыдно.
– Я и не говорила, что стыдно. Но я не би, и ты не имела права врать. – Я дрожу всем телом, сдерживая рвущиеся наружу крики. Вероника стоит рядом с самодовольным видом. – Зачем ты так?! Какая тебе радость портить мне жизнь?
Вероника поднимает голову, и, клянусь, взгляд у нее виноватый. Почти.
– Я не хочу портить тебе жизнь. – Она всматривается в толпу танцующих подростков. – Но ты же милашка. Научись принимать авансы от мальчиков.
– Что, прости?
Вероника подходит ближе: благодаря росту она возвышается надо мной.
– Разве одиночество не хуже всего?
Правда озвучена. Она буквально повисла в воздухе между нами.
– Значит, в этом дело? Ты сделаешь мою одинокую жизнь такой невыносимой, что я прибегу обратно к тебе?
– Ханна, нам было хорошо. – Вероника убирает непослушную прядь мне за ухо, гладит пальчиками мою шею и плечо, а я покрываюсь гусиной кожей до самого запястья, что совсем некстати. – Расставаться нам вовсе не обязательно.
Она обвивает рукой мою талию, притягивает к себе, пока наши тела не соприкасаются.
Кожа горит – да и все тело иголочками покалывает.
Но сразу я узнаю ее прикосновения и собственнические замашки: эта деспотичность нас и погубила.
Отталкиваю Веронику и отступаю, пока холодный ветерок не обвивает меня коконом.
– Не смей. Просто не смей. Виновата ты, что прекрасно понимаешь сама. – Я запускаю руки в карманы и нащупываю ключи. Нужно разыскать Джемму и свалить отсюда.
Вероника обжигает злым взглядом.
– Переписывай нашу историю столько раз, сколько хочешь, но именно ты порвала со мной.
– А ты оставила мне выбор? Что я должна была делать? Прикидываться, что все тип-топ? И никакого Нью-Йорка не было?
– Да! Подумаешь, один плохой уик-энд! Ты мне даже объясниться не позволила! – Вероника так близко, она кричит, и ее рот находится в каких-то дюймах[2] от моего лица.
В нашу сторону поворачиваются. На нас смотрят: кто с осуждением, кто с любопытством.
– Не хочу ругаться при каждой встрече с тобой. – Мой голос чуть громче шепота, но я знаю, что Вероника меня слышит. Воздух между нами леденеет, подсказывая, что она затаила дыхание. – Я хочу дальше жить своей жизнью.
– Чудесно! – Слово звучит как пощечина. – Признай, что разрыв на твоей совести, и ругани конец.
– Черта с два.
Вероника сердито на меня смотрит, начинает что-то говорить, но вдруг ночь вспарывает пронзительный крик.
Музыка стихает. Кто-то хихикает, а потом раздается раздраженное: «Заткнись!» Бросив взгляд на Веронику, бегу к источнику звука. Может, нашим однокашникам по одному воплю не понять, где кричали, но я чувствую чью-то панику и слышу сдавленные всхлипы. Ветер доносит их до меня.
«Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это будет не Джемма!»
Меня кто-то нагоняет. Обернувшись, вижу Веронику. На вопль спешим мы одни. Пока.
Энергия в воздухе все тяжелее и тяжелее. Мы близко. Совсем близко. Прямо впереди кто-то хнычет, я бросаюсь к рощице и…
– Мать твою… – Я осекаюсь, а Вероника резко останавливается рядом со мной.
Нашим глазам предстала сцена, словно позаимствованная из дурного фильма ужасов. В нескольких ярдах[3] от нас мерцает огонь, но мое внимание приковано к лежащей на земле девушке.
Она вся в крови.
3
Окровавленную девушку я узнаю секундой позже, чем Вероника.
– Саванна! – Вероника бросается к оторопевшей подружке и падает перед ней на колени. – Что случилось?
– Не знаю. – Голос у Саванны срывается. Одной рукой она вытирает слезы, другую опасливо прижимает к груди. – Я увидела еще один костер и решила посмотреть, кто там тусит. Но поскользнулась…
Мы оборачиваемся и смотрим на тот костер. Он отличается от нашего, у которого я болтала с Бентоном. Здесь кто-то начертил на земле круг футов шесть-семь[4] в диаметре и поджег его.
– Все хорошо. Все будет хорошо, – твердит Вероника, а на меня смотрит так, словно уверена в обратном.
Воздух пропитан злобой. За спиной пылает кровожадный огонь. Даже земля, стихия, как правило, невозмутимо-спокойная, кажется потрясенной. Здесь совершилось что-то ужасное.
