Этажи села Починки - [11]

Самохин рассмеялся. Улыбнулся и Романцов:

— Ну, ну, посоветуйся, потом скажешь.

Очередь была за кузнецом Яковом Буряком, но тот все так же неподвижно сидел, опустив голову.

— Он у нас завсегда первым кузнецам был, а механика лучшего и не найдешь, — ответил за Буряка Титов.

— Дело известное, все знают, — подтвердил Лукин.

— Знаю, знаю, — кивнул в сторону кузнеца Романцов.

Буряк был известным человеком в здешнем околотке. Слишком уж выделялся он среди других. Небольшого роста, но такой плотный и коренастый, что впору хоть ставь его на бок — одинаково будет. Одним словом, кубышка. А кубышка — она и есть кубышка. Был он одним из сильнейших среди своих товарищей, но силой не любил бахвалиться. Подков не ломал (хотя для него это дело пустяшное) — кочергу в узел не завязывал и наковальню молотом ни одну не разбил. Наоборот, был он до удивления бережливый, хозяйственный и смекалистый человек. Подковы он ковал, причем в деле этом обладал завидным умением. А когда лошади начали переводиться — стал присматриваться к агрегатам и машинам. Начинал с самого простого: борона, букарь, сеялка, жатка. Лишь со временем подступился к трактору, а там и к комбайну.

«Такого человека, как Буряк, иметь в ремонтных мастерских — очень даже подходяще», — подумал директор, когда проводил починковцев из кабинета. С кузнецом поладили на том, что тот будет работать в мастерских. Причем немногословный кузнец выразил свое согласие кивком головы да произнес при этом свое неизменное «ну».

Относительно буряковского немногословия в Починках слагались и ходили байки и анекдоты. Односельчане в разговоре между собой называли кузнеца не иначе как «Ага-да-ну». Это прозвище как нельзя лучше раскрывало суть его характера, немногословие, односложность его скупой речи. Романцов тоже знал немало почти анекдотических эпизодов, связанных с именем кузнеца Ага-да-ну. Один из них Алексею Фомичу рассказал кто-то совсем недавно.

Сынишка Якова Буряка, пятиклассник Петя, как-то принес домой породистого голубя. Закрыл его в комнате, а сам ушел гулять на улицу. Пришел Буряк-старший. Увидел птицу и подумал, что она случайно влетела в комнату, — выпустил ее в окно. Мальчишка пришел — в слезы. Спрашивает отца: куда девался голубь? Отец так объяснил сыну пролажу: «Я его тот, а он под тот, ну тогда я его и вытот», — что понимать надо так: «Я его хотел поймать, а он под кровать, ну я его тогда и выпустил в окно».

Это, пожалуй, была одна из самых пространных речей кузнеца. И еще он сказал тогда сыну: «Не плачь, — и добавил: — Я куплю тебе пару турманов у Титовых».

Хмурый на вид Буряк был человеком добрейшей души. Трогательная любовь его к людям, выраженная не на словах, что ему не давались, а на деле, при его замкнутости и внешней суровости, многих поражала. Хотя и называли его, кроме Ага-да-ну, — кузнецом, на самом деле свою кузницу он покинул лет десять назад и работал теперь механизатором — выращивал картофель. Всем памятен случай, как он, соревнуясь с Фетисовым из «Красного луча», передал тому комплект лап-отвальчиков для культиватора, которые сам сконструировал и изготовил. Произошло это не так давно, в начале лета.

Событие это, обыденное на первый взгляд в текучести сельских будней, вспомнилось Алексею Фомичу с такими подробностями и деталями потому, что рассказал о нем ему Пашка Лемехов, большой мастер рассказывать, как он выражается, «с картинками». Был один из дней неустойчивых и переменчивых, какие случаются иногда в Придонье даже летом. С утра небо хмурилось и оживленно шелестел дождик. Потом прояснилось. Выглянуло солнце и так припекало, что земля курилась в маревой истоме. Медвяные запахи трав, колосящихся хлебов и молодого сена смешивались и дурманили голову.

А через каких-нибудь полчаса в поле становилось сухо. Ибо в начале лета почти всегда действует весенний еще закон, согласно которому на ведро воды приходится всего лишь ложка грязи. Старая, годами выверенная эта крестьянская примета вспомнилась почему-то Якову Буряку в тот момент, когда он разворачивал свой видавший виды «Беларусь» на низком суглинистом участке поля.

Легко и ритмично, словно сердце здорового человека, работал мотор машины. Земля, в меру влажная, ложилась споро. Бесконечной лентой тянулись ряды изумрудно-зеленой картофельной ботвы. Лапы-отвальчики, тщательно подогнанные Яковом, «по-своему» хорошо рыхлили удобренную почву. Буряк так увлекся, что и не заместил, как подошло время обеда. Лицо его оживилось, когда он мельком увидел на небе, что от грозившей дождем тучи не осталось и следа. Небо по-прежнему было светлым, а остатки ее пронесло стороной.

«Сегодня закончу», — подумалось ему. А окучивать картофель и в самом деле оставалось немного. Оставшийся косогор был значительно уже, чем вначале. Кроме того, берег реки-безымянки тут сворачивал несколько влево, и его узкая кромка, поросшая купырем и полевой ромашкой, ограничивала участок, образуя подобие клина.

Выход к берегу — разворот. Еще. Еще. На одном из заходов, разворачиваясь, увидел Яков на противоположном берегу реки трактор Фетисова. «Вернулся с дальних полей», — мелькнуло у кузнеца в голове. В том, что это он, сомнения не было. Это его участок. Его трактор с голубым бензобаком. Сердце Якова, нельзя сказать чтоб дрогнуло, но забилось сильней. Да и как тут будешь равнодушным, когда перед тобой соперник. Не впервые он, Яков Буряк, соревнуется с механизатором из «Красного луча» и знает его упорство и настойчивость.